Это смертное тело

— Мне нужно было с ней поговорить. Она согласилась со мной встретиться. Я не рассказывал тебе только потому, что для этого не было причины. Между нами все было кончено, но у нее осталось кое-что мое, и я хотел это вернуть.

— Ты виделся с Джемаймой? — спросила она, словно на нее только что снизошло озарение. — Когда?

— Не притворяйся, будто ты этого не знала. Здесь был Роб Хастингс.

— Гордон, я не понимаю, как… Роб Хастингс? — Она коротко рассмеялась, но смех прозвучал фальшиво. — Знаешь, ты меня пугаешь. Ты говоришь так… свирепо. Тебе что, Роб Хастингс сказал что-то обо мне? Он что-то сделал? Ты с ним поругался?

— Он сказал мне о железнодорожных билетах и о квитанции из гостиницы.

— О каких железнодорожных билетах? О какой квитанции?

— О тех, что ты нашла. И отдала.

Джина прижала кончики пальцев к ложбинке между грудями.

— Гордон, честно говоря, ты… О чем ты толкуешь? Роб Хастингс утверждает, что я ему что-то отдала? Что-то, что принадлежит тебе?

— Копам, — сказал он.

— Что?

— Ты отдала билеты и квитанцию из отеля копам. Но если бы ты сначала спросила меня о них, я сказал бы тебе правду. Я не стал этого делать, потому что не хотел тебя волновать. Не хотел, чтобы ты подумала, что между нами с Джемаймой до сих пор что-то есть, ведь на самом деле все было кончено.

На него смотрели глаза Джины, большие, голубые, прекраснее, чем северное небо. Она медленно склонила голову набок.

— О чем ты говоришь? Какие билеты? Какая квитанция? Что такое сказал обо мне Роб Хастингс?

Хастингс, конечно, ничего не сказал. Гордон просто сделал вывод. А вывод был таков: если кто-то потихоньку рылся у него в мусоре, то, кроме Джины, больше некому.

— Роб сказал мне, что у копов в Линдхерсте есть доказательство того, что в тот день я был в Лондоне. В день ее смерти.

— Но ты ведь там не был. — Голос Джины звучал очень убедительно. — Ты был в Голландии. Ездил договариваться насчет камыша, поскольку турецкий камыш не годится. Ты не сохранил билет в Голландию, поэтому вынужден был сказать, что в тот день работал. А Клифф сказал полицейским, мужчине и женщине из Скотленд-Ярда, что ты работал здесь, потому что иначе они решили бы, что ты лжешь, раз не можешь предъявить билеты. Вот как все случилось.

— Нет. Случилось то, что я ездил в Лондон. Случилось то, что я встретился с Джемаймой в том месте, где она умерла. В тот день, когда она умерла.

— Не говори так!

— Это правда. Но когда я ушел от нее, она была жива. Она сидела на каменной скамье возле старой часовни, и она была жива. Я не взял у нее то, что хотел взять, но я не сделал ей ничего плохого. Я вернулся домой только на следующий день, чтобы ты поверила, что я ездил в Голландию, а билеты эти выбросил в мусорное ведро. Там ты их и нашла.

— Нет, — возразила Джина. — Ничего подобного. Если бы я нашла их и удивилась, то поговорила бы с тобой. Я бы спросила, почему ты мне солгал. Ты знаешь это, Гордон.

— Откуда же тогда копы…

— Роб Хастингс сказал тебе, что у них есть билеты? — Ответа она не стала дожидаться. — Значит, Роб Хастингс лжет. Он хочет тебя обвинить. Хочет, чтобы ты… не знаю… сделал что-то ужасное, чтобы полиция подумала… Господи, Гордон, да он сам мог порыться в мусоре, найти билеты и передать их полиции. Или придержал их при себе, дожидаясь момента, когда удобнее будет воспользоваться ими против тебя. А если это не он, то кто-то другой, кто не любит тебя так же сильно. Но мне-то зачем мудрить с билетами, когда я могла бы просто поговорить с тобой об этом? Разве у меня есть хоть малейшая причина устроить тебе неприятности? Посмотри на меня. Разве это возможно?

— Если ты подумала, что я убил Джемайму…

— С какой стати я бы это подумала? Ты был до меня с кем-то другим. С Джемаймой. Ты рассказал мне об этом, и я тебе поверила.

— Я говорил правду.

— Тогда…

Он ничего не сказал.

Джина приблизилась к нему. Он чувствовал, что она колеблется, словно встревоженное животное, которое нуждается в том, чтобы его успокоили. И она действительно нервничала. Но Гордон не мог понять, в чем причина ее беспокойства. В его паранойе? В его обвинениях? В ее вине? В отчаянии, которое ощущал каждый из них из-за обоюдного недоверия? И откуда вообще это отчаяние? Он точно знал, что потеряет. А она-то что?

Как будто услышав этот вопрос, Джина сказала:

— На свете так мало людей, полностью доверяющих друг другу. Правда?

Он не ответил, но вынужден был посмотреть на нее, прямо ей в глаза, и сам факт принуждения заставил его оторвать от нее взгляд и посмотреть куда-то еще. Например, в окно. Он повернулся к окну, увидел загон и пони в нем.

— Ты говорила, что боишься их, — медленно сказал Гордон. — А сама вошла туда. Ты была там рядом с ними. Значит, ты не боялась. Потому что, если бы тебе было страшно, ты не вошла бы туда ни под каким видом.

— Ты о лошадях? Гордон, я же пыталась тебе объяснить…

— Ты просто подождала бы меня, чтобы я выпустил их в лес. Ты знала, что я делаю это. Я бы их выпустил. И ты смогла бы спокойно войти в загон, но тогда у тебя не было бы повода входить туда.