Это традиция, детка!

«А я следователь прокуратуры Рыскинг Петр Петрович». Что можете сказать о происшедшем?» – поинтересовался следователь, сверля Хвостова пытливым взглядом.

«Кошмар, что тут говорить, – вяло начал Модест Полуэктович… – А как это произошло?»

«Ну, как раз именно в этом, как вы правильно выразились, «кошмаре» я и должен разобраться, – отрезал Рыскинг, – и очень надеюсь, что разберусь, получив активное содействие и помощь всех сотрудников вашей фирмы, в том числе и вашу».

«Так чем же я могу вам помочь? – в недоумении пробормотал Хвостов. – Я только пришел на работу…»

«Почему так поздно?» – грозно сдвинул брови следователь.

«Что значит поздно? – возмутился Модест Полуэктович. – Я все-таки директор…»

«Я вот узнал, Модест Полуэктович, – вкрадчиво продолжил следователь, – что у вас в семье несколько машин, не удивляйтесь, в век глобальной компьютеризации это дело пяти минут, поэтому у меня было достаточно времени кое-что разузнать, пока вы добирались до офиса. Так почему вы, имея столько автомобилей, ездите на метро?» – и Рыскинг прищурился.

«Потому что мне так удобно», – начал злиться Хвостов.

Следователь затронул больную струну. Модест Полуэктович Хвостов, будучи многодетным папашей, имел льготный проезд в общественном транспорте, и это ему, как невероятно экономному человеку, очень согревало душу.

Кроме того, Хвостову было действительно очень удобно, бросив машину у метро в районе, где он проживал, пересесть на метрополитен абсолютно бесплатно(!), неспешно почитать какую-нибудь интересную книгу, спокойно выйти из метро, с удовольствием рубануть по пути в офис пивка и, наконец, добраться до работы.

«Что значит, вам так удобно?» – настаивал Рыскинг.

«Послушайте, – продолжал взвинчивать себя Хвостов, – какое кому дело, на чем я добираюсь до работы? Это мое личное дело. Да хоть на метле! И никакого отношения к происшедшему здесь это не имеет».

«Это мы разберемся, разберемся, – со значением хмыкнул следователь, – странно, что вас этот простой вопрос так завел. Но, давайте к делу, – уже более мирно продолжил он, – что можете сказать о трупе… то есть о Тимуре Иремашвили?»

«Ну, это наш давний поставщик, – начал приходить в себя после вспышки гнева Хвостов. – Он всегда очень к нам хорошо относился…»

«А почему же он к вам так хорошо относился, – передразнил его Рыскинг, – если вы ему были должны до черта денег?»

– А откуда, собственно…

«Уважаемый, – резко оборвал следователь Модеста Полуэктовича, – вообще-то здесь вопросы задаю я. Но в виде особой любезности повторяю вам простой ответ на ваш вопрос: уж больно долго вы добирались до работы, и я успел довольно много узнать о вас и вашей фирме. Пока вы там раскатывали на метро, я успел опросить почти всех сотрудников. Кстати, а где Муза Мордехаевна? Или она вообще, как Лев Толстой из Москвы в Ясную Поляну, пешком идет из дома?»

Язвительный следователь стал одновременно раздражать и утомлять Хвостова. Очень хотелось нахамить… «И чего я все-таки пивасика не хлопнул, дурак»? – мешал логично думать крик души…

«Я здесь», – раздался внезапно очень тихий, но сочный голос как будто издалека, и на пороге кабинета, заслонив собой остатки солнечных лучей, выросла большая черная фигура. Это была Муза Мордехаевна Застенкер, настоящая хозяйка фирмы.

Муза Мордехаевна была уже далеко не молода, но, весьма активно молодилась.

Это была очень полная, хотя еще вполне миловидная женщина, без талии, но с огромной копной волос до плеч.

Волосы были такими густыми, что казалось, что они никогда не были знакомы с расческой. Стратегически данная прическа скрывала отсутствие у Музы Мордехаевны прямой спины из-за жировых отложений между плечами.

Если Застенкер закалывала волосы (что делала крайне редко), то на выручку фигуре приходили всевозможные шали, которые плотно окружали ее всю.

Одета Муза Мордехаевна была во все черное – черный просторный свитер, скрывавший лишние килограммы на том месте, где должна быть талия, черные узкие брюки, плотно облегающие когда-то стройные ноги, черные сапоги ручной работы, которые Застенкер, как казалось подчиненным, не снимала годами, чем только подтверждала домыслы сотрудников о своей необычайной скаредности.

По издавна сложившемуся (и, вероятно, вполне верному) мнению, что черное стройнит, Муза никогда не носила светлой одежды и заслужила негласное прозвище «черная мамба», потому что нагоняла на своих сотрудников буквально животный страх, хотя никогда ни на кого не повышала голос.

Просто когда она входила к кому-нибудь в комнату, у всех сразу же начинало портиться настроение, словно некое черное, ненавидящее все и вся, вязкое облако вплывало вместе с ней.

К вящей радости сотрудников «Шиш-Традиции», Муза раза четыре в году уезжала во Францию на полтора-два месяца отдохнуть от трудов праведных в Москве, а также поруководить своим престарелым супругом.