Это трава

Я принадлежал к группе меньшинства, подобно евреям, неграм, аборигенам. Для таких людей существовали неписаные правила поведения, не касавшиеся остальных. Поступок одного из представителей меньшинства считался типичным для всей группы. Все члены группы пользовались одинаковой репутацией. Человек, обворованный евреем, уверял, что все евреи — воры. Если же его обкрадывал австралиец, то возмущался он лишь одним этим австралийцем. Один пьяный абориген служил доказательством того, что никому из аборигенов нельзя продавать спиртные напитки; пьяница-белый отвечал за свое поведение в одиночку. Калека, полюбивший девушку, подтверждал, что все калеки одержимы похотью; победам здорового человека только завидовали.

Я понимал, что, имея дело с девушками, должен буду подчиняться иным правилам, чем те, которым следуют физически крепкие люди. Ухаживая за девушками, здоровые молодые люди могли позволять себе поступки и не слишком благовидные — в большинстве случаев они вызывали снисходительную улыбку; любая попытка калеки сделать шаг в этом направлении встречалась враждебно и недоверчиво. Подобное отношение приводило к тому, что он вновь замыкался в себе. Замкнутость ограждала от сплетен, беда только, что она еще и ранила душу.

Я знал, что мне придется всегда быть настороже, чтобы сохранить за собой право считаться нормальным. Знал, что печальное выражение на моем лице будет непременно истолковано как симптом болезненного состояния и вызовет ко мне жалость. На лице здорового человека такое выражение осталось бы незамеченным и ни у кого не вызвало бы сострадания. Я знал, что на людях всегда должен буду появляться с веселой улыбкой, если не хочу, чтобы во мне видели несчастную жертву недуга.

Я соблюдал эти правила, но возмущался ими. Особенно с тех пор, как понял, что в жизни каждого человека есть свои трудности и осложнения, хотя общество предпочитает закрывать на них глаза, если они не затрагивают непосредственно его.

Взять хотя бы моих соседей по пансиону — миссис Бэртсворт испытывала все тяготы неудачного замужества, Мэми Фультон полагала, что молодые люди избегают ее из-за того, что она толста; мистер Гулливер чувствует себя счастливым, только находясь в центре всеобщего внимания.

А в конторе Смога и Бернса? Миссис Смолпэк была жертвой алчности и честолюбия; мисс Брайс не имела никакой цели в жизни; у миссис Фрезер была сварливая свекровь.

Но тяготы, испытываемые всеми этими людьми, не сломили их, поскольку они продолжали пользоваться уважением и расположением общества. Их личные неприятности никого не касались.

Очень многие из тех людей, которых я встречал на улице, испытывали свои трудности. Одни были не вполне нормальны, другие обладали скверным характером. Среди лих были жертвы семейного разлада, недостаточного образования, глупых родителей, жадности и похоти, они были жертвами общества, породившего условия, при которых стало возможным существование всех этих пороков. Трудностям не было числа — одни из них были приемлемы для общества, другие тщательно игнорировались, иные вызывали жалость или отвращение.

Людям с явными недостатками приходилось трудней, чем тем, чьи недостатки были скрыты. Поврежденный разум встречался не реже, чем поврежденное тело, но в первом случае свой недостаток можно было скрыть, тогда как во втором он был очевиден для всех. Человеку, отдававшему жизнь наживе, было несравненно труднее найти счастье, чем мне, но вряд ли многие сознавали это.

Мне иногда приходило в голову, что если бы люди с больным рассудком должны были бы иметь какую-то видимую опору, вроде костылей, то на улицах Мельбурна можно было бы оглохнуть от стука костылей.

Я размышлял о доброте и бескорыстии, проявленных многими знакомыми мне людьми. И то, что эти качества гораздо чаще встречались у бедных, чем у богатых, убедило меня, что именно в их среде меня скорее всего могут принять, как равного. Моя беда не смущала тех, у кого своих бед хватало по горло.

Раздумывая об этих людях, я начал понимать, до чего был неправ, обвиняя других в нежелании признать меня равноправным членом общества. Я сам был виноват в том, что люди отшатывались от меня.

Вполне естественно, что физическое уродство в первый момент отпугивает. Разве сам я не испытывал того же при встрече с другими калеками? Чтобы заставить Других преодолеть это чувство, надо было прежде всего победить его в себе самом. Артур был прав, говоря о моем пристыженном, виноватом виде.

Я знал многих калек, я разговаривал с ними о наших общих бедах и должен сказать, что ни один из них не страдал непосредственно из-за своего недуга. Все они неизменно жаловались на то, как к ним относятся отдельные люди пли общество, сетовали на условия, мешающие им получить работу и тем самым обрести независимость. Они были убеждены, что, как бы дружески ни обращались с ними люди, они все равно смотрят на калек как на нечто чуждое их миру.