Это время

Все говорят:
«Его талант — от бога!..»
А ежели — от черта?
Что тогда?..

Выстраиваясь медленно в эпоху,
ни шатко и ни валко
шли года.
И жил талант.
Больной.
Нелепый.
Хмурый.
Всего Гомера знавший назубок…
Его считал
своею креатурой
тогда еще существовавший
бог.
Бог находил, что слог его прекрасен,
что на земле таких —
наперечет!..
Но с богом был, конечно, не согласен
тогда еще не отмененный
черт.

Таланту черт шептал:
«Опомнись,
бездарь!
Кому теперь стихи твои нужны?!
Ведь ты, как все,
погибнешь в адской бездне!
Расслабься!
Не отягощай вины…»
И шел талант в кабак.

И —
расслаблялся.
Он пил всерьез!
Он вдохновенно
пил!
Так пил,
что черт глядел и умилялся:
талант
себя талантливо
губил!..

Бог
тоже не дремал!
В каморке утлой,
где — стол,
перо
и пузырек чернил,
бог возникал
раскаяньем наутро,
загадочными строчками
дразнил…
Вставал талант,
почесываясь сонно.
Утерянную личность
обретал.
И банка
огуречного рассола
была ему нужнее,
чем нектар…
Небритый.
С пересохшими губами.
Упрямо ждал он
часа своего…

И строки
на бумаге
проступали,
как письмена,—
отдельно от него!
И было столько гнева и напора
в самом возникновенье
этих строк!..
Талант, как на медведя,
шел
на бога*
И черта
скручивал
в бараний рог!..
Талант работал.
Зло.
Ожесточенно.
Перо макая
в собственную боль.
Теперь он богом был!
И был он чертом!
А это значит:
был
самим собой!
И восходило солнце
над строкою!..

Крестился черт.
И чертыхался бог.
«Да как же смог он
написать
такое?

…А он
еще и не такое
мог.

CTACИСУ КРАСАУСКАСУ

Этого стихотворенья
ты не прочтешь
никогда…
В город вошли,
зверея,
белые холода.
Сколько зима продлится,
хлынувши через край?
Тихо
в твоей больнице… —
Стаська,
не умирай!..

Пусть в коридоре голом,
слова мне не сказав,
ставший родным
онколог
вновь отведет глаза.
В тонкой броне халата
медленно я войду
в маленькую
палату,
в тягостную
беду…

Сделаю все
как нужно,
слезы
сумею скрыть.
Буду острить натужно,
о пустяках говорить,
врать,
от стыда сгорая!..

Так и не разберу:
может быть, мы
играем
оба
в одну игру?!
Может,
болтая о разном,—
очень еще живой —
ты между тем
прекрасно
знаешь
диагноз свой!
Может, смеешься нарочно
в этот
и в прошлый раз,
голову нам мороча,
слишком жалея
нас?!

…В окнах —
больших и хмурых —
высветится
ответ.
Как на твоих гравюрах —
белый и черный
цвет.
И до безумия просто
канет
в снежный февраль
страшная эта просьба:
— Стаська,
не умирай…

"Так вышло..."