Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

С тех пор как в средней школе я впервые услышал слово «духовность», меня привлекала восточная традиция медитации. Коммунистическая идеология осуждала восточные религии не так яростно, как монотеистические. Поскольку в восточных религиях внимание уделялось, скорее, реальности, чем тому, что «верно и ошибочно», считалось, что небольшие группы буддистов или индуистов не представляют серьезной угрозы для властей и режима. Несколько лет я прилежно заносил в блокнот описания дыхательных упражнений, медитативных практик, упражнений на астральную проекцию, которые также назывались «осознанными сновидениями».

Я узнал, что каждый день заканчивается пятью минутами истины. Если мы не измучены, в последние пять минут перед тем, как мы уснем, наш разум волен витать где угодно, потому что перед ним не стоит конкретной цели. Именно в такие моменты мысли рождаются сами собой. После этого осознанное мышление заканчивается, мы налегаем на весла, и наши мысли уплывают.

Куда они удаляются? К какой надежной гавани стремится наша душа, чтобы провести там ночь?

Ответить на этот вопрос непросто: как только мы замечаем наши внутренние монологи, обращенные к самому себе утешения, наши рассуждения, повторы, пробы или любые другие формы мышления, мы начинаем осознанно управлять ими, а под управлением мысли не могут витать свободно. Наблюдение за своим внутренним миром со стороны — не тот навык, который всем и каждому дается легко. В восточных медитативных практиках его изучали на протяжении веков, помогая людям выйти из потока своего мышления, чтобы увидеть собственные мысли — подобно царю Давиду из иудейских священных писаний, который в Псалтири обращается к своим мыслям, говорит со своей душой.

К счастью, чтобы уснуть, нам приходится расслабляться. Постель служит нам зоной доверия. Попрощавшись с осознанной реальностью, в которой мы — хозяева своих личных владений, мы вступаем в промежуток времени, когда уже не можем управлять собой, а тем более миром. Мы передаем управление в другие руки. Прекращаем контроль. Ослабляем захват. Мы убеждены, что в не слишком отдаленном будущем проснемся, опять обладая умением ходить, говорить, думать и чувствовать. Мы верим.

Верим во что?

Если бы кому–нибудь удалось каждый вечер записывать содержание этих пяти минут истины, появились бы истории жизни без прикрас, с персонажами, конфликтами и сюжетами, отличающимися от тех, что мы рассказываем другим и себе. Каковы истории, которые я рассказываю себе, силы, к которым я обращаюсь в минуту опасности, источники ценности и смысла, которым доверяю?

На этот вопрос не в состоянии ответить человек, который либо бодрствует, либо спит. С одной стороны, когда мы спим, мы во что–то верим, но то, во что мы верим, остается невысказанным и неузнанным, погребенным в ночной тишине. С другой стороны, бодрствуя, мы верим в то же самое, но то, во что мы верим, в равной степени скрыто, не услышано, замаскировано гулом наших мыслей. Услышав вопрос: «Во что вы верите?», многие из нас просто не смогут дать на него точный ответ. Вместо того чтобы понять, во что мы верим, мы определяем, во что хотим верить или во что, как нам кажется, должны верить. Или же во что нас хотят убедить верить окружающие.

Необходимо занять промежуточное положение. И не спать, и не бодрствовать. В эти пять минут истины нам кажется, что наши мысли куда–то медленно уносит. Но на самом деле они не уплывают. Если дать им волю, они устремятся к тому самому месту, времени, реальности, тревоге, сокровищу и гавани. Они направятся к нашему истинному божеству и внутреннему алтарю, на котором горит огонек. Выражаясь языком древних священных писаний, каждый человек, независимо от его религиозности, приписывает абсолютную ценность чему–либо. Луша каждого куда–то устремляется. Каждый совершает акт поклонения.

Почему религиозные и нерелигиозные люди одинаковы

Я понял, что каждый чему–нибудь да поклоняется, когда в 1997 году впервые прибыл в Нью–Йорк, чтобы стать пастором церкви. Я буквально носился — не на такси, а на густом облаке мечтаний. Словно амбиции всех жителей Нью–Йорка за целое столетие скопились в одном времени и зависли в воздухе, это густое облако заполняло улицы, его никогда не раздувал ветер, с каждым новым поколением его вес и размеры росли.

Подобные мечты можно разглядеть в архитектуре. Чему бы мы ни поклонялись, мы воздвигаем для объекта своего поклонения храм. На протяжении всей истории объекты нашего поклонения помещали в самые высокие здания. В прошлом самыми высокими в городах были религиозные сооружения. Там была сосредоточена высшая власть, наиболее оберегаемые ценности и глубокий смысл. Там пребывали божества.

Нью–Йорк — хранилище искусств, развлечений, бизнеса и банковского дела, пристанище самых разнообразных религий и их проявлений, мировая политическая сцена, столица мечтаний планеты и город святилищ. Когда этот город лишился двух своих башен, у нас возникло ощущение, будто все мы потеряли два передних зуба.