Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

Едва ли не целыми днями мы готовили еду. Трое гостей лакомились роскошными блюдами американской кухни, аромат сытной еды вызывал воспоминания о том времени, когда мы были одной из счастливейших семей на земле.

Однажды в воскресенье, глядя, как мама ставит в духовку аппетитный вишневый штрудель, я подумал, какой постаревшей и изнуренной она выглядит. Но ее глаза сияли радостью ярче, чем когда–либо. Похоже, за последние двадцать лет нашей семейной борьбы ее сердце только выросло. Она превращала боль в благословение и раздавала его родным. От кого–то я услышал, что «благодать умеет не придавать значения». В таком случае моя мама была исполнена благодати, ведь она долгие годы не придавала значения непростительно эгоистичному поведению — моему и отцовскому. Что стало бы с нами, если бы не она?

Выглянув в окно нашей гостиной, я увидел отца: он, почти полвека олицетворявший непреодолимую движущую силу нашей семьи, терпеливо красил нашу веранду. Все, за что он брался, он делал добросовестно и с радостью, и любил вкусно поесть. Кем бы я был, если бы не он? Как бы я научился страстно любить жизнь, если бы его страсть не горела, освещая мне путь, если бы его цельность не вдохновляла меня?

Пока мама и отец увлеченно занимались домашними делами, которые нашли себе сами, моя сестра Бисера прилегла на диван вздремнуть. Я окинул взглядом ее стареющее тело. Двадцать лет она заботилась о родителях, пока они тревожились обо мне, и при этом успевала строить свою прекрасную семью. Моя сестра всегда была в семье источником веселья и здравого смысла. Я думал: «Она заслужила долгий и сладкий сон. Каково бы нам пришлось без ее стойкости?» Мне хотелось, чтобы мои дочери выросли похожими на нее.

За четыре недели, пока продолжался их визит, мы успели поговорить обо всем — кроме веры. Мы научились делать вид, будто религию можно оставить в другой комнате, как запертое на замок чудовище, которое лучше не тревожить. Все четыре недели каждые выходные мы с женой и двумя дочерями ходили в церковь, а наши гости оставались дома. И все время, пока мы были в церкви, мы думали о них, а они — о нас.

Потом мне вспомнилось то, что случилось двадцать лет назад, когда я вошел в отцовский кабинет, чтобы впервые сообщить ему о своей вере в Бога. И меня вдруг осенило: почему бы не сделать то же самое еще раз? Только на этот раз я могу пригласить отца в свой кабинет. Так я и поступил. Едва он вошел в мой кабинет, где мы остались вдвоем, я спросил:

— Хочешь посмотреть мою церковь и узнать, чем я там занимаюсь?

Отец отвернулся к окну.

— Ты же знаешь, как я к этому отношусь, — ответил он. — Не могу себя пересилить.

— Тебе и не придется, — возразил я.

— Не хочу, чтобы все подумали, будто я одобряю твою веру, — объяснил он.

— Наши религиозные убеждения тут ни при чем. Просто я тебя прошу. Потому что я люблю тебя, а ты любишь меня. Я хочу, чтобы ты увидел, из чего складывается моя жизнь, — я знал, что этот приезд моих родителей в другое полушарие наверняка станет последним, и добавил: — Отец, ты стареешь. Может, это твой последний шанс увидеть мой мир изнутри.

Помолчав, он ответил: «Ну хорошо» и тихо вышел из моего кабинета, все еще явно потрясенный после стольких лет.

В гостиной его с беспокойством ждали мама и сестра. Обе были посвящены в мои планы, обе бесшумно молились за меня и отца, повторяли слова, не относящиеся ни к какой религии. Через пару дней мы обсудили подробности. Мои гости должны были прийти на богослужение, но не ради музыки, а ради «лекции»: заставить себя произнести слово «проповедь» они так и не смогли. Им оно казалось слишком странным.

В следующие выходные в моей церкви был наплыв посетителей, собралось около семисот человек. Дьяконы оставили места для моих родных, прибывших с опозданием, чтобы послушать «лекцию». Они появились, как только отзвучала музыка. Сестра шепотом переводила маме и отцу на хорватский. Я назвал свою проповедь одним словом — «Любовь».

Поприветствовав собравшихся, я начал:

— Вот мой первый и самый непосредственный опыт любви, — на большом экране появился увеличенный проектором черно–белый снимок свадьбы моих родителей. Затем — их снятые с близкого расстояния лица, сияющие счастьем и любовью. Я представил их медовый месяц еще несколькими снимками, в том числе сделанным в автоматической фотографии: они целовались, обнимались, смеялись и никак не могли наглядеться друг на друга.

— Это любовь, — сказал я.

— А вот это — догадайтесь, кто?

На снимке мальчуган в комбинезончике сидел на ступеньках типового многоквартирного дома. Глаза маленького Самира блестели, их переполняли удивление и радость.

— Я живу на свете благодаря тому, что мои мама и отец любили друг друга.

Затем я показал несколько собственных снимков: на одном из них я усмехался. Это была усмешка человека, способного привести цитату из Библии по любому случаю, прервать любой разговор не о Боге и сменить тему — усмешка ревностного защитника Бога на земле.