Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

Однако символика и метафорический язык религии предполагают приглашение к любовным отношениям с Богом, к отношениям, подкрепленным как известным, так и неизвестным. Религия просит нас войти в историю любви. С Возлюбленным мы можем естественным, подлинным и абсолютным образом претендовать на то, чтобы Бог внес определенность в нашу беспорядочную жизнь. Хотя любовь с Богом вряд ли обеспечит нас абсолютными знаниями о Нем, она безраздельно завладеет нашими сердцами. Наша жизнь полностью преобразится — настолько кардинально, что нам придется прибегать к языку превосходных степеней, чтобы рассуждать о ней. Мы говорим о нашем Возлюбленном как о «единственном» и «полном и окончательном», потому что экстаз связи с Возлюбленным ощущается целиком, а не частично. Таким образом, наш конфессиональный язык любви естественно и неподдельно превосходен. Иначе и быть не может. Сплетаясь в этих объятиях, недостаточно уверять любимого, что он или она «замечательные». Мы воспринимаем своего Возлюбленного как «величайшего», «единственного», и так далее[50].

Но так называемые религиозные экстремисты ничего подобного не делают. Они отвергают глубочайшие учения своей религии о Боге не потому, что они любят Бога, а потому, что не любят. Бесконечные нюансы подлинных отношений с Богом невыносимы для них, поэтому им приходится выдумывать низшее божество, к которому можно обращаться в актах разрушения.

В своем лучшем проявлении религии учат нас любить жизнь, несмотря на неопределенности. Люди, уничтожающие себя или других именем своей религии, на самом деле не знают, как любить и быть любимыми. Вот почему, как это ни парадоксально, их не может остановить ничто, кроме любви.

В таком случае мне непонятно, почему мы называем их «религиозными экстремистами». Отсюда следует, что они — религиозные «тяжеловесы». А кто же тогда люди, которые отважно и смиренно живут, несмотря на сложности и вопросы без ответов, посвящают всю свою жизнь служению другим людям, страдают от несправедливости, даже становятся истинными мучениками (их вынуждают страдать), бросают вызов культуре насилия и находят способы изменить мир, не разрушая его? Неужели — «легковесы»?

Преуменьшение значения нашей религиозной истории, традиций, учений и обычаев лишает нас возможности отмежеваться от разрушительной силы поклонников определенности. Их убежденности следует противопоставить не ее отсутствие, а только страсть, превосходящую их собственную — страсть влюбленного.

Молочное братство

Изучая психологию развития в аспирантуре, я узнал об одном эксперименте, в ходе которого ученые пытались определить, реагируют ли младенцы на материнские голоса. Ученые создали систему связи с младенцами посредством высокотехнологичных электронных датчиков, имеющих внешнее сходство с сосками и позволяющих измерять интенсивность сосания — если угодно, это были суперсоски. Каждому младенцу давали послушать запись женских голосов, из которых только один принадлежал его матери. В первой части эксперимента каждую суперсоску подключали к усилителю, благодаря чему материнский голос звучал громче остальных, громкость была пропорциональна интенсивности сосания. Во второй части эксперимента исследователи поступили наоборот: чем старательнее младенец сосал, тем тише становился материнский голос по сравнению с другими женскими голосами. Как ни удивительно, оказалось, что все новорожденные сосали с большей или меньшей интенсивностью — в зависимости от того, что требовалось, чтобы отчетливее слышать материнский голос.

На мой взгляд, это не только поразительное научное, но и духовное открытие. Мухаммад Ибн Араби, мусульманский философ, живший в XIII веке, автор более чем 350 трудов, возможно, величайший философ–мистик ислама, стоящий наравне с Джалаладдином Руми, выдающаяся личность в сфере человеческой духовности, писал в своем самом масштабном труде, «Мекканские откровения», о трех сообществах: братстве крови (близких, связанных кровным родством), братстве воды (более широком сообществе людей, придерживающихся одних и тех же убеждений, товарищей по религии) и братстве молока (сообществе всех людей, объединенных тем, что все они насыщались от груди Божественной Любви)[51].

Эти слова нашли отзвук глубоко в моем сердце. Моя семья, рассуждал я, это мои кровные родственники, люди, которыми я окружен в этом мире. Когда меня крестили погружением в воду, границы моего сообщества расширились. Вода — распространенный символ, которым пользуются, чтобы провозгласить выбор конкретного духовного пути и сообщества, следующего этим путем. А теперь, спустя два десятилетия, я хочу принадлежать к молочному братству — сообществу, которое питается везде, и каждый на свой лад, сладким познанием, благодаря Дарителю Жизни, не признающему человеческих границ.