Это все… [СИ]

Вспомнив слово, я вспомнил и его первоначальное значение: так называли древних диких дарт'анг. Тех, кто приходит на рассвете и убивает спящих. Разумные нашего племени не использовали это слово друг для друга, но я был прав. Внизу были враги.

Я думаю, все дело было в этом слове.

Старик показал мне записку и сказал:

— Это не входит в ваши служебные обязанности, но я прошу вас отправить это вниз, от своего имени. Допустим, содержимое разгласили сотрудники госпожи Ирьен, а вы, будучи потрясены происшествием, и обнаружив, что никто не собирается о нем докладывать, взяли это на себя.

Я закрыл глаза, открыл их, снова закрыл — ну неужто они там не знают, что будет испытывать разумное существо в этом положении? Чем предсмертная записка доктора может их удивить?

— Удивить? Вряд ли. Отрезвить — возможно. Заставить их понять, что еще нажим-другой и они начнут быстро терять персонал. Средний и высший. Незаменимый.

Я еще подумал, что госпожа Ирьен и хотела, чтобы ее записка полетела туда, вниз. А как — в виде несмываемого оскорбления или иначе, решать нам. Иначе она бы сама ее отправила. Еще я подумал: это было красиво. Той красотой отдаленных и ближних последствий, многой пользы даже из последней слабости, которую сразу опознают на верхних этажах Домов, а я, потомственный независимый гражданин, только учился распознавать в поступках.

Под куполами будут помнить, на какой работе она ушла и почему. Забудут, что ей оставались считанные годы жизни, а это запомнят. Внизу останутся жить с запятнанными именами, потому что госпожа Ирьен прожила безупречную жизнь. Это было не вполне новым для меня — печальная красота целесообразного поступка, — но я считал, что в жизни так редко кто поступает, только в древних поучительных историях. А они так на самом деле жили. И я не мог не чувствовать восхищения и зависти. Но не только. Теперь я боялся за старика.

Я поднял голову, соглашаясь, а потом — страх вел меня нужной дорогой — спросил: если они идут на запах живого, на запах крови, не сочтут ли они мой поступок… слабостью. А меня — тонким местом, уязвимой зоной, куда можно ударить.

— Надеюсь, сочтут. Они больше не верят нашим охранителям, а их собственные верные, здесь есть такие, потеряли прямой доступ к связи. Если они сами найдут кандидата и обернут к себе или сломают, они до какой-то степени станут доверять тому, что он говорит.

Старшие и высокопоставленные, которым я пытался служить, всегда так говорили между собой — что-то подразумевая, и постоянно полагая, что собеседник их понимает. Я не понимал, возраст, происхождение и положение мне позволяли переспрашивать.

— Но… они меня не нашли.

— Еще не нашли. Когда вы отправите записку вниз, вы — с точки зрения Проекта — совершите легкое служебное нарушение и продемонстрируете готовность руководствоваться собственным мнением, неудивительную для асоциального субъекта. Внизу могут попробовать приобрести вашу лояльность, если они чуть умнее, или надавить на вас, если они чуть глупее.

Они попробовали, конечно, и они вовсе не были глупы. Со мной не торговались. Меня не пытались завлечь возвратом гражданских прав в обмен на сотрудничество. Мне даже выразили легкое недоумение и туманное сомнение в том, что я действую по своей инициативе.

От меня, как понял, ждали — я примусь доказывать, что готов отдать им свою лояльность. Может быть, там были еще какие-то ступени, перспективы и повороты. Но я на этом уровне коммуникаций чувствовал себя так, словно угодил в самый дальний сектор нашего некогда громадного государства, и вынужден там говорить на местном сленге, интуитивно угадывая основные понятия.

Поэтому я вернулся к Старику.

А старик позвал, нет, не охранителя — госпожу Нийе. Охранителю они потом сообщали, что ушло вниз, но не как и не через кого. И не все. Иногда я присутствовал.

Госпожа Нийе шипела, разводила когтистыми руками:

— Думаете, я хорошо понимаю в этих играх?

— Думаю, что хорошо.

— Меня бы тогда здесь не было, если бы я понимала.

— Вы живы.

— Аргумент, с которым не поспоришь.

Ей не хотелось, но она придумывала мне очередное письмо, потом его правил старик, потом я пересказывал его своими словами, пока оно не становилось моими словами.

Госпожа Нийе действительно хорошо в этом понимала: мне верили. Верили до самого конца.

Энтайо Къерэн, член Медного Дома Великого Круга Бытия Разумных