Это все… [СИ]

Мы обретали автономность. С разрешения снизу: нужно было восполнять потери и недопоставки. Нам даже слали уцелевшее оборудование с разрушенных заводов.

Старик сказал: нам повезло, что верхушку Дома и не меньше половины ведущих в планетарной выбило еще при первом конфликте, том, который мы пропустили. Если бы там распоряжался кто-то тоже неразумный, но немного более опытный, они бы пришли к нам почти в открытую, объяснили, что вынуждены начать раньше графика, а несколько лет спустя загрузили бы транспорт-другой войсками вместо добровольцев и мы бы квакнуть не успели. Или вызвали бы меня вниз на совещание, как в первые годы… Может быть, еще попробуют, но теперь я заболею или даже умру, а при других обстоятельствах я мог бы поехать.

Это были хорошие, ровные годы. Почти ровные. Проблем, конечно, было очень много, особенно — связанных с новичками, особенно с полноправными новичками, которых делалось все больше, и каждому нужно было предоставить достаточно безопасное и высокое место. И нас по-прежнему закидывали транспортами с живой массой, и по-прежнему я играл в осведомителя.

Иногда я думал, что в игре не две стороны, а три… и одна из них я. Мне задавали вопросы, осторожно, расплывчато, но все же задавали — и так мы узнавали, что их интересует, что они хотят перепроверить, где — возможно — они опять не поверили нашей службе безопасности. Госпожа Нийе писала ответные рапорты — и так уже я узнавал, что хочет «спустить вниз» руководство Проекта. Мы редко лгали прямо — только если ложь можно было списать на недостаточную информированность «молодого связиста», на слухи, на заблуждения. Редко прямо, но очень много по мелочи. Из рапортов вставал достаточно цельный образ Проекта, но как бы сдвинутый… там мы были разобщенней. Уязвимей. Теряли больше. Больше делали грубой силой. Меньше доверяли. Местами — вообще не доверяли. В рапортах мы были Проектом, который сжег тот транспорт.

Я долго не понимал, зачем это нам. Зато я довольно быстро понял, что моя роль луча-передатчика позволяет мне узнавать наши дела больше, и глубже, и подробней, чем я мог просто на своем месте. Скоро это знание стало влиять на мои решения, сначала на технические, потом и не только.

Очень много работы, много перемен… но в том периоде было какое-то спокойствие ровного скольжения по льду. Да, мы придумали, как можно развлекаться на замерзшей воде, это было очень дешево и очень весело…

Анье Тэада, гостья

Он произносит «мы придумали», я слышу «я». Не потому, что он говорит «я», а потому что так есть. Он придумал. Я знаю, вижу, как. Замерзшая вода мешала, с ее свойствами боролись. Потом кто-то сказал: что если сделать наоборот? Не прекращать, а усилить. И показал. Показалось странным, но странного и слепленного наугад и так было много. Попробовали. Как постоянный личный вид транспорта не прижилось, как развлечение осталось… движение, скольжение, полет, искры, холод-не-как-враг, скорость-как-источник-тепла. Не уничтожай — воспользуйся. Он сказал, сделал — и забыл.

Раэн Лаи, старший связист опорной базы Проекта

— Господин руководитель, это работник станции синтеза № 17, негражданин N…

Меня оборвали взмахом руки, и я заткнулся. Мне кивком указали встать к стене, и я встал, приняв позу уважения и покорности. А негражданину указали на подушку-трансформер на полу. Я осознал и свою ошибку, и жест, и значение стиля Домов в поведении старика, пока добытый мной под дальним куполом полузамерзший-полувысушенный разумный осторожно устраивался поудобнее.

Тут, в сравнении, становится видно, что пришедший моложе старика… но не намного.

— Мне не дали прочесть ваш рапорт, — скривил губы Старик, — Тот, за который вас лишили гражданства. Мне не дали прочесть ваш рапорт… и прислали сюда вас, сменив фамилию и личный номер. Вам настолько хотелось посмотреть на наши дела с самого дна?

— Вам так кажется?

— Вы не назвали себя на станции.

Тут я едва подбородок к горлу не опустил. Я на станции в свое время язык чуть не стер, объясняя, кто я по образованию и как могу быть полезен. По профилю. И полетел в ремонтники. А поскольку я и потом по специальности не работал ни дня, то вариантов я видел три. Первый, самый вероятный: зашивались они тогда на станции, расписывали руки по заказам, а со всем остальным разбирались потом, когда время появлялось. Второй: что все они заметили, но госпожа квалификатор как-то в чипе отметила особую мою антисоциальность — и тогда этой отметке поверили. И третий, что я с моим профильным, моим криком, моим дурацким арестом, безумным приговором и просьбами семьи, взятыми вместе, выглядел идеальным внедренцем в вакууме — одним из тех, кому наш безопасник всякие случаи устраивал. Мне не устроили, а просто погнали в грязное опасное место, посмотреть, что я стану там делать…