Это все… [СИ]

Я выпал из глубокого короткого сна, как вернулся из обморока — и это было настолько схожее с потерей сознания ощущение, что я невольно попытался нащупать на лице маску и поправить ее. Был в моей недолгой работе вне куполов такой печальный опыт, запомнившийся, видимо, навсегда. Жест принес боль в левой руке, прямо по всем суставам — и я как-то очень быстро очнулся и осознал себя. Надежно прификсированным к стене силовым наручником из арсенала охранителей. С этой штукой я уже был знаком. Госпожа Рассветный Ужас была добра на свой лад, и лента оказалась шириной в два пальца. Не больно — если только не трепыхаться, — но надежно.

Комплимент, подумал я. Большой комплимент. Она не поступила бы так, если бы не считала меня помехой… серьезной и при этом достаточно симпатичной ей лично. С нее сталось бы и попросту убить. Я просто это знал кожей, памятью этой самой кожи.

Но что она задумала и чем я мог бы ей помешать?

И что она задумала такого, чтобы я мог захотеть ей помешать? Она не могла быть согласна со Стариком. Но даже если так — несколько часов, что я проведу здесь, ничего не решают. Все произойдет не сегодня и даже не завтра. Если ей было так важно выключить меня, что-то на ходу сейчас — или даже уже случилось, пока я спал. А может быть не меня, а связь? Но я бы помог ей…

Если только по планам госпожи Нийе мне не полагается быть невинным и незамешанным честным мальчиком — с очень прочным и достаточно смешным и неловким извинением. Достаточно смешным и достаточно неловким, чтобы ему поверили.

Но зачем? Для чего? Почему не сказать мне?

Я был чуть менее невинным и честным мальчиком, чем она рассчитывала: я дотянулся свободной рукой до монитора связи и вызвал помощь, смущенно, но не без гордости поведав, кто надо мной так подшутил. Об остальном помощь могла догадаться сама по моему виду. Я был, скажем так, несколько понадкусан и местами поцарапан.

На моем месте, в моем возрасте было бы просто глупостью не похвастаться — пусть даже оказавшись в глупом положении в итоге; а так я даже не хвастался напрямую.

Но похвастаться толком не получилось — кивнули понимающе, отцепили быстро, заклеили, почти не глядя — и сразу сказали: одевайся, тут у нас. А на стене уже светится «у нас» — коридор, малая транспортная платформа с двумя мешками на ней и госпожа Нийе чем-то под полем оперирует — шлюзом. Поле переливается интерференцией не хуже бабочки. Боевое.

И конечно, поминает она рыбу, а кого же еще.

Платформа. С мешками.

Обводной, техническая система. Я бегу. Дышу медленно, на счет на три-и-три — мне потом действовать и разговаривать. Я бегу — мне кажется, что серо-синяя обивка нерабочих панелей тянет ко мне ложноножки, короткие, прозрачные на концах, снотворное не метаболизировалось, как следует, а я бегаю, обращение разгоняю. Я бегу — а она в систему объясняет, что она, Нийе, без госпожи, без происхождения, без корней и родословной, без аффилиации, кроме мятежа, всех этих пузыриных правил не признавала, не признает и не будет признавать. И если по этим правилам, которые протухли десять тысяч лет назад, но и до того сочинены были рыбьим мозжечком, потому что мозга там не ночевало, даже рыбьего… Если по ним ради того, чтобы спохватившимся неразумным уродам было удобнее жить со своим уродством, должны умереть два хороших живых, которые еще и этих неразумных спасли — то может пора бы всем втянуть воздух носом и заметить, какими потрохами он пахнет? И не лезть под руку. А если запах не доходит, то вспомнить, что «бабочка» — там, снаружи. И она хорошо автоматизирована.

По правде говоря, всерьез никто не хотел ей мешать. Я думаю, даже «хорошо сделанный», хоть он и был теперь главой Дома, и по всем правилам и обычаям Дома ему со Стариком на одной земле стоять вдвоем не подобало. Его все устраивало, правила и обычая были сыты и довольны, поскольку как бы оппонент за происходящее не отвечал и отвечать — демонстративно — не мог. А Нийе Бездомная — это… явление природы непреодолимой силы, к тому же вот тут, только что, перед всеми объявившая о том, что она вообще одна. Без корня и клятвы, как говорится.

Всех все устраивало, кроме меня — и я вылетел по коридорам прямо к ней за спину, и ничего лучше — точнее — короче — не нашел, чем громкое:

— Меня забыли!

Анье Тэада, гостья

Даже теперь он не оставляет иронию и сарказм, направленные на себя, отстраненный тон. Ощущения все равно пробиваются, передаются. Я почти ощущаю этот бег по коридорам, полет на топливе из надежды и боязни опоздать. Я слышу эту прощальную отповедь госпожи Нийе — не слишком трудно ее расслышать до мельчайших искр, летящих от разъяренной дартэ, которая негодовала настолько, что просто не смогла не потратить драгоценные мгновения на последний урок.

Я — слышу, что это урок. Может быть, так это услышала хотя бы малая часть разумных Проекта.