Это застряло в памяти

Лёля, ошарашенная этой встречей, не сразу сообразила, что номера телефона Зинули у неё нет и что всё это был выпендрёж, выброс застарелого болезненного комплекса, излияния детской обиды на жизнь в пролетарском бараке. И не только – душевная травма, нанесённая девочке глупой, вредной бабой, соседкой по бараку. Кто дёрнул эту дуру за язык протрепаться десятилетней девочке, что Панька её нагуляла и что Коленька от мужа-героя, погибшего на фронте, а она, Зинуля, от залётного фронтовика, добиравшегося из подмосковного госпиталя домой, за Урал, мужика, даже имени которого Панька не знала, не успела спросить… И что зачата она была чуть ли не в последнем ряду кинотеатра, в темноте, или неподалёку, в кустах. Был последний сеанс. Болтали, что Панька с подругой Дусей сидели в последнем ряду кинотеатра вместе, но он прилип к Паньке. Подруги поскандалили, и Дуся ушла без Паньки. Протрепалась девчонке, судя по всему, Матвевна, жена Дорофеича, инвалида войны на деревянной ноге, тоже из первых метростроевцев. Матвевна слыла сплетницей, спекулянткой, нечистой на руку. Бралась продавать краденое, вела знакомства с ворами из соседних трущоб. Как что в бараке пропадёт – кивали на Матвевну. Дорофеич её иногда поколачивал костылём и грозился уйти к Марье Ивановне, которую никто не знал. Но Матвевне многое прощалось. У неё был замечательный голос и хороший слух, она знала много песен и по праздникам на сборищах пела, если до этого не напивалась. «Наша Зыкина», говорили в бараке. Пела она под гармонь Дорофеича, известного на всю округу гармониста. Вспоминались Лёле и другие лица, и Коленька, конечно. Красивый паренёк «как с плаката», высокий голубоглазый блондин, за которым бегали местные девчонки и дарили томными улыбками взрослые дамы из серого дома. Он не задавался, даже не сознавал своей привлекательности в глазах женщин. После армии работал шофёром у генерала и готовился поступать в технический вуз. К тому же он был любящим сыном, утешением для своей матери, Степаниды Егоровны, Егоровны, тёти Пани, Паньки. Её по-разному называли.

Лёля никогда не звала её Панькой, а только тётей Паней. Тётя Паня, Панька, была приходящей домработницей в семье Лёлиного первого мужа. В пятнадцать лет она сбежала от голода из деревни и пришла пешком через всю Москву на стройку Московского метрополитена. Прибавила себе годков, её взяли. Там и встретила Фёдора, красавца, богатыря, будущего мужа, одного из первопроходцев на стройке. Полюбили друг друга, поженились, в начале сорокового родился сын Коленька. Фёдор погиб на фронте в сорок третьем. Все говорили, что Коленька – вылитый отец. Коленька отца своего не знал. Отца ему после войны заменил Савватий Дорофеевич, которого для простоты общения все звали Дорофеичем. Однако звучало уважительно.

Для Дорофеича это был второй брак. Первую жену с ребёнком он потерял, когда вернулся с Гражданской. Они умерли от тифа, переболел и он, но выжил. Он был потомственным шахтёром и мотористом. Потеряв семью, решил полностью изменить жизнь. Из шахтёрского городка на юге России в середине тридцатых приехал в Москву. Ему уже было под сорок. Его взяли на работу на стройку в метро и выделили «квартиру» в общежитии на Метростроевской. Туда он и привёл красивую Зою Матвеевну, буфетчицу, работавшую в той же системе. Но детей у них не было. Дорофеич считал, что дело в осложнении после тифа. Матвевну же мучили другие мысли – у неё была богатая женская биография до замужества, которую она не собиралась доводить до сведения мужа. Несбывшаяся мечта о материнстве камнем лежала на сердце, и утоляла она тоску выпивкой. Когда Дорофеич ушёл на фронт, она бросила пить и ждала его как честная жена. И дождалась – на одной ноге с костылями, зато живого! А его после войны долго не было, думали, что погиб. Ему нашлась работа под землёй, он заведовал складом рабочего инвентаря.