Это же я…

Мама перепробовала все возможные тактики: и ругалась, и сажала нас всех за стол переговоров, где они с папой два часа рассказывали мне, какую ошибку я совершила, сделав татуировку на руке, и как я потом ее возненавижу, а свести уже не смогу (к слову, я свою татуировку до сих пор нежно люблю). Папа, видя, что я все чаще ухожу в себя и предпочитаю не спорить, а играть в молчанку, заходил ко мне в комнату и осторожно говорил: «Марин, ну мы не диджеи какие-нибудь, ты с нами поговори хоть!» Я стремилась смыться из дома куда угодно, только чтобы избежать промывки мозгов. Впрочем, в свое оправдание могу сказать, что маму при этом я никогда не обманывала и не утаивала от нее свои планы. Я всегда честно говорила: ушла туда-то, вернусь поздно. Но мои решения не обсуждались. Если я решила, что мне туда надо, никакие скандалы и уговоры моей уверенности поколебать не могли. Мама вставала в дверном проеме «звездочкой», запирала меня на ключ в моей комнате – это не помогало. Ну то есть мама была уверена, что внутри этой комнаты я стою в углу и раскаиваюсь, но я еще в восьмом классе обнаружила, что могу легко просочиться сквозь решетку на окне на улицу (благо, жили мы на первом этаже). Этот трюк я с успехом проделывала вплоть до окончания школы. Но обычно до побега все-таки старалась не доводить, предпочитала действовать более изобретательно. Однажды, не успев доделать уроки и обнаружив, что время подпирает и тусовка уже ждет, сделала одухотворенное лицо и ляпнула первое пришедшее в голову: «Понимаешь, мама, я влюбилась! Я не мыслю жизни без этого человека! Отпусти меня к нему, я должна его видеть!» Всю эту галиматью, не имеющую ничего общего с реальностью, я произнесла не моргнув глазом. Мама – трепетная женщина и вдобавок педагог по образованию, никак не смогла оставить без внимания такое громкое заявление. Она села рядом со мной, взяла меня за руку и, глядя в глаза, стала подробно расспрашивать, что же за любовь у меня там такая. Я уверенно назвала первого пришедшего мне в голову товарища – того самого, который за несколько месяцев до этого разговора встречал нас с папой на пороге моей первой студии. И принялась с жаром его маме описывать. Откуда он всплыл в моей голове? Не могу сказать. Вдохновение нашло. С того моего первого визита в студию мы с ним не раз виделись, пересекались на тусовках, вращались в одной компании, то есть были знакомы, но и только. Я даже близко не была к состоянию «влюблена». Почему он? Может быть, дело в том, что он тоже собирался в тот день в клуб, и я сообразила, что смогу попросить его довезти меня до дома. Надо же было дать маме убедиться, что я не вру. В общем, тронутая душещипательным рассказом мама меня отпустила, я, приехав в клуб, тут же рассказала всем об этом забавном разговоре с родительницей. Главный герой (его звали Андрей, но с большей охотой он откликался на имя Шульц) тоже услышал эту историю, вместе со всеми посмеялся, а после концерта настоял на том, чтобы все-таки отвезти меня домой и сдать с рук на руки матери (мол, если уж врать, то до конца).

Надо ли говорить, чем обернулась для нас эта милая невинная шутка? С того дня наши отношения стали стремительно развиваться, и в итоге именно Шульц стал моей самой первой настоящей любовью. Потом, перебирая в памяти все события, предшествовавшие тому вечеру, я признавалась себе, что он меня поразил с первого взгляда еще тогда, когда я лицезрела его, стоявшего на крыльце студии. В то время я тусовалась в основном среди обитателей нашего двора, для которых самой яркой вещью в гардеробе был серый свитер. И, увидев, что кто-то позволил себе посреди Казани 90-х годов выкрасить волосы и надеть зеленые ботинки, эффектно дополнив их оранжевыми брюками, поразилась. По тем временам это была неслыханная дерзость, за такой прикид могли и побить. Но Андрей не собирался ни на кого равняться и одевался исключительно так, как считал нужным.