Это злая разумная опухоль

Все это замечательное развитие персонажей, все эти драгоценные моменты, обнажающие глубину души Элли и мучений Джоэла, не являются частью игры. Это постановочные сцены, неиграбельные, неинтерактивные. Не помню, чтобы когда-то встречал игру с такими продолжительными кинематографическими интерлюдиями. Иногда она отбирает у тебя управление в середине боя, чтобы тот закончился именно так, как должен. Иногда весь чертов бой – чисто зрительский спорт, от начала и до конца. (Мне кажется, местами создатели с этим перестарались. В какой-то момент ты проигрываешь, если убивают второстепенного персонажа – хотя он все равно погибает в следующей же сцене.)

Видите ли, это настоящие люди, а не Гордоны Фриманы, безразмерные шаблоны, в которые может втиснуться любой игрок. Это травмированные создания с собственными характерами и собственными демонами. И из-за того, что это полноценно реализованные персонажи, нам нельзя доверить исполнение их ролей. О, иногда мы получаем символический сигнал к участию в жизненно важные моменты – призыв запустить кусочек запрограммированного диалога или выбор, идти или бежать во время разговора – но это лишь тычет нас носом в то, насколько наше участие неважно для истории, которую нам рассказывают. Мы не можем коснуться их душ; мы способны только двигать их руками и ногами во время кусков с перестрелками и прятками, которые сводятся к примитивному, животному, инстинктивному выживанию.

Да и как может быть иначе? Как может кто-то доверить настолько сложные создания всякому болвану, который отслюнит сорок баксов в игровом магазине? Как много игроков сумеет на лету сочинить реплики, достойные этих протагонистов – даже когда закон Мура сделает такую возможность осуществимой? Как много людей сумеет согласовать свои действия с мотивами и воспоминаниями, за которыми стоят двадцать лет мучительной истории?

Дело не в технологии, дело в игроке. Это мы – слабое звено. И всегда им будем.

Видеоигры могут быть искусством. The Last of Us подтверждает это лучше любой другой игры, вышедшей за последнее время; однако она смогла добиться этого единственным способом – перестав быть игрой. Ей пришлось вновь превратиться в обычную историю.

Вот поэтому я переменил свое мнение. Интерактивность может быть будущим поп-культуры, но это не будущее повествования. В Dungeons & Dragons весело играть, но кучка ролевиков, выдумывающая фигню по ходу дела, никогда не создаст настолько тщательно сплетенных сюжетов, настолько сложных персонажей, настолько тонких намеков и смысловых слоев, какие способны создать лучшие произведения искусства. Я чувствую себя дураком, потому что так долго не понимал этого. Техника может выйти на уровень волшебства. Техника может даже обрести самосознание. Но пока кто-то не улучшит игроков, у нас, старомодных романистов, всегда будет работа.

Пусть и не очень высокооплачиваемая.

Мартин Лютер Кинг и Лига Защитников Прав Вампиров (Блог, 31 января 2012 года)

Кто-то из вас, возможно, помнит мои размышления об эволюционном значении социопатии, мои робкие предположения, что она может быть не столько патологией, сколько адаптацией[112], и мое почти позорное облегчение, наступившее, когда по-настоящему квалифицированные люди начали рассуждать о том же,[113] благодаря чему я стал выглядеть не таким экстремистом. В попытке вернуть себе этот статус я закопался глубже, описав аутистов и социопатов как совершенно иные «когнитивные подвиды», – только чтобы Марни Райс из Пенетангуишина обставила меня, назвав социопатию процессом «видообразования». (Никто не удивится, узнав, что «Эхопраксия» продолжает играть с этой темой – и даже крадет фразу у когнитивного нейробиолога Лорана Моттрона, утверждающего, что называть аутистов людьми, «которые плохо умеют общаться и хорошо умеют считать», настолько же логично, как называть собак кошками, «которые плохо умеют лазать по деревьям, но хорошо умеют приносить тапочки».)

Все согласны, что избавление от целого подвида нельзя назвать «лечением». Я не знаю, какое слово тут лучше подойдет, но оно, наверное, лежит где-то между «истреблением» и «геноцидом». (Назовем это «культурным геноцидом», принимая во внимание тот факт, что биологический организм продолжает существовать, даже когда его своеобразие вытравлено.) Мы видим даже расцвет чего-то вроде защиты гражданских прав в форме движения за нейроразнообразие, набирающего ход в последние лет десять-двадцать.