Этот берег

К концу недели радио дало прогноз: на нас идет похолодание с одновременным повышением атмосферного давления, а это означало: будет жор. Гости из Тернополя, Полтавы и Львова сильно все расстроились: им, как нарочно, пришло время уезжать. Минские, напротив, возбудились: спешить им было некуда; они, по их делам, могли себе позволить продлить рыбалку на три дня. Их было четверо, все без детей и жен, но я не помню их имен — последующие события буквально выбили их имена из моей памяти… Как только прогноз сбылся, я с ними пошел по холодку на пятиместной яхте, туда, где в Киевское море впадает Припять — и, да, рыбалка удалась. Был жор и клев; на пятерых мы взяли девять килограммов, если верить моему безмену, судаков, пяти- и трехкилограммовых щук, без счету окуней, настолько хищных с голодухи, что они к исходу дня пообрывали с поводков снасти — не все, конечно, но почти все самые уловистые… День удался; я запустил мотор на самых малых оборотах, и мы тронулись во тьме в обратный путь, чтобы к утру доплыть до берега, выспаться вволю и вновь потом отправиться ловить: опять к устью Припяти или, напротив, к шлюзам, ближе к базе — утро вечера, как мы друг другу говорили, мудренее.

Минские гости вызвались по очереди править яхтой в ночи. Я спустился вниз, в каюту, и, не раздеваясь, лег. Свозь плексигласовую крышу над собой я видел ночное небо. Глухо постукивал движок. Мерно пошлепывали понизу бортов легкие встречные волны. Изредка с палубы долетали до меня невнятные мужские голоса, еще реже — смех. Я лег на бок, закрыл глаза, но не уснул, а заскучал… Вновь умостился на спине и больше глаз не закрывал. Близкие звезды, как будто выстроившись друг за дружкой, по одной заглядывали мне в лицо, подрагивали, словно дыша, и уходили одна за другой в сторону… Некоторые из них, как мне начало скоро казаться, возвращались в конец небесной очереди, чтобы со временем снова заглянуть ко мне, как если б они что-то упустили во мне с первого раза — и вновь глядели на меня, и вновь уступали место другим, таким же пристальным и задумчивым. Я попытался отыскать в себе какие-нибудь мысли, подобающие случаю, но не нашел ни одной.

Кто-то из минских мужиков тенью спустился вниз с палубы, предложил мне выпить, но я отказался — и сам удивился этому. Снова оставшись в одиночестве, сказал себе: «Хорошая вышла рыбалка»… В ответ в глазах сверкнула чешуя судака, трепещущего под солнцем, и я уснул без снов.

Мы подошли к нашему берегу ранним светлым утром. Прежде чем улечься спать в свежие постели, мы условились проплыть после обеда к шлюзам — и там продолжить счастливый лов… Проснувшись первым и не дожидаясь, когда проснутся остальные, я отправился пешком в Борисовку, чтобы в рыболовной лавке восстановить запас утраченных силиконовых приманок, оказавшихся на диво уловистыми. Я рассчитывал вернуться на базу к обеду.

Собирался прикупить лишь виброхвостов — все же набрал еще и воблеров, и блесен-колебалок; незацепляек взял аж десять штук, по две на брата; не обошел вниманием и мандулу Миронова, выбрав десяток этих пестрых мандул; на пробу взял и мандулу Сакаева, которой никогда еще не пользовался: я ограничился на первый раз всего двумя такими мандулами… Хозяин лавки Дорошенко укладывал мои приманки в минибокс, а я, уткнувшись лбом в прохладное стекло, глядел в окно.

Лавка располагалась на краю Борисовки, у поворота дороги на Киев, перед автобусной остановкой, под навесом которой несколько борисовских ждали, скучая, прибытия киевской маршрутки. Справа от дороги стелился пыльный луг, ничейный, судя по всему: я не припомню, чтобы кто-нибудь на нем косил или пахал и сеял. За лугом, огибая его подковой, стоял молодой лес…

— С виброхвостами порядок, — услышал я за спиной голос Дорошенки, — а воблеров, похоже, всего три осталось… Но я еще посмотрю, если вы не спешите.

— Да уж, посмотрите, — согласился я, глядя на луг, на одинокую желтую корову, что паслась в тени двух молодых дубов на дальнем краю луга, и думал лишь о том, как бы мне не опоздать к обеду. Мы наловили столько рыбы, что уха обещала быть, как я люблю, исключительно наваристой: такую остуди — и выидет заливное. Было бы жаль, если кто-нибудь из минских, меня не дожидаясь, вызовется сам ее варить… Я ужаснулся: вдруг кто из гостей возьмет и бухнет в уху томатную пасту, как это принято на юге, — такое пару раз уже случалось…

— Нашел еще два воблера, а больше точно нет, — сказал мне Дорошенко.

— Жаль, — отозвался я.

За окнами раздался шум; из-за поворота показалась киевская маршрутка.

— А вы попробуйте маньячку, у меня одна осталась, — предложил мне Дорошенко.

Я обернулся:

— Это еще что?

— Да вот, — он положил мне на ладонь блесну по виду вроде мухи, или осы, или жука неизвестной мне породы с растопыренными надкрыльями и хищно раскоряченными лапками.

— Почему она маньячка? — спросил я, разглядывая приманку.