Этот бессмертный

Но ничего такого не случилось. Когда я шел по бульвару Амалиас через Ворота Адриана, а затем проходил мимо Олимпийона, я по-прежнему не знал ответа. Диана связалась с Сетью, но сообщение оттуда еще не пришло. Через тридцать шесть часов нам предстояло на скиммерах добраться из Афин до Ламии, а дальше пешком двинуться через область, поросшую странными новыми деревьями с длинными бледными листьями с красными прожилками. Деревья эти обвиты были плющом и еще какими-то штуками, разветвляющимися высоко вверху, а между их корнями прятались цветки-вурдалаки. И еще дальше – через омытые солнцем равнины, вверх по извилистым козьим тропам к высоким скалам – и снова вниз, в глубокие ущелья, мимо разрушенных монастырей. Это была бредовая затея, но Миштиго выбрал именно этот маршрут. Он считал себя в безопасности только потому, что я родился в этих местах. Я пытался рассказать ему о диких зверях, о кочующих туземцах – каннибалах-куретах.

Но он желал уподобиться Павсанию и увидеть все это своими глазами. Ну что ж, решил я, Сеть не смогла достать его – так это делает фауна.

Но на всякий случай я все же зашел в ближайшее почтовое отделение Правительства Земли, оформил разрешение на дуэль и уплатил пошлину за убийство. Мне как Уполномоченному и все такое имело смысл подготовиться подобным образом.

Если Хасана придется убивать, я сделаю это на законном основании.

Из маленького кафе на другой стороне улицы до меня донеслись звуки бузуки. Отчасти по собственному желанию, отчасти потому, что я, кажется, почувствовал за собой слежку, я перешел через дорогу и вошел в кафе.

Выбрав маленький столик, за которым я мог сидеть спиной к стене и лицом к двери, я заказал турецкий кофе, пачку сигарет и стал слушать песни о смерти, изгнании, беде и вечной неверности мужчин и женщин.

Внутри заведение оказалось еще меньше, чем выглядело с улицы – низкий потолок, грязный пол и темень. Певица оказалась приземистой, густо накрашенной женщиной в желтом платье. Слышалось позвякивание стаканов, в сумеречном воздухе висела пыль, под ногами пружинили сырые опилки. Мой столик стоял недалеко от стойки бара. Во всем кафе было человек десять-двенадцать: три девицы с заспанными глазами, держа бокалы сидели за стойкой, потом еще человек в грязной феске и еще один, уткнувшийся головой в скрещенные руки и похрапывающий. По диагонали от меня за столиком сидели и смеялись еще четверо. Остальные, каждый сам по себе, пили кофе, слушали, рассеянно глядели по сторонам и ждали, а может, наоборот, не ждали, событий.

Однако никаких событий не последовало. Поэтому после третьей чашки кофе я расплатился с толстым усатым хозяином и вышел.

Мне показалось, что температура на улице упала на несколько градусов.

Было пустынно и совершенно темно. Я свернул вправо – на бульвар Дионисия Ареопагита – и продолжал идти, пока не добрался до полуразрушенной ограды, огибающей южный склон Акрополя.

Позади за углом я услышал звук шагов. Постоял с полминуты – но вокруг была только тишина и кромешная ночная мгла. Пожав плечами, я вошел в ворота и направился дальше, к Дионисию Елевферию. От самого храма остался один фундамент. Я прошел мимо, к Театру.

Вечером, в гостинице, Фил предположил, что историческое развитие циклично, точно гигантские стрелки часов, день за днем проходящие через одни и те же числа.

– Историческая биология доказывает, что ты ошибаешься, – сказал Джордж.

– Я не имел в виду буквально, – ответил Фил.

– Тогда сначала нужно договориться о языке, на котором мы будем изъясняться.

Миштиго рассмеялся.

Эллен потянула Дос Сантоса за рукав и спросила что-то о бедных лошадках, на которых ездят пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще Коккинелли и отпил из своего бокала.

– Это часть зрелища, – ответил он.

И по-прежнему никаких известий…

Я шел мимо того хлама и мусора, в который время превращает былое величие. Справа от меня вспорхнула потревоженная птица, испуганно вскрикнула и улетела прочь. Я продолжал идти, наконец добрался до старого Театра и спустился внутрь…

Дурацкие надписи, украшавшие мой номер, не развеселили Диану так, как я рассчитывал.

– Они здесь уместны. Конечно, уместны.

– Ха!

– В прежние времена тут висели бы головы убитых вами животных. Или щиты поверженных вами врагов. Теперь мы цивилизованны. Это новая манера.

– Еще раз ха-ха! – Я сменил тему. – Насчет веганца что-нибудь слышно?

– Нет.

– Вы охотитесь за его головой.

– Я не цивилизованна. Скажите-ка, Фил и прежде был таким придурком?

– Нет. Он и сейчас не дурак. Его беда в том, что он лишь наполовину талантлив. Сейчас его величают последним поэтом-романтиком, и он весь выпал в осадок. Его мистицизм дошел до абсурда, потому что он, подобно Водсворту, пережил свое время. Окружающий мир для него лишь искаженная копия прошлого.