Этот день Победы. Ветераны Челябгипромеза в Великой Отечественной войне

В нашем доме размещались столовая и магазин. Но этих дров хватило лишь до декабря. Затем на дрова были использованы перегородки подвалов дома, а потом дошла очередь до мебели и книг.

Воду приходилось возить на саночках с Невы. А вот приобрести что-либо съедобное было почти невозможно. Поэтому на всю оставшуюся жизнь запомнились редкие случаи, когда что-то удавалось раздобыть.

В начале блокады отцу удалось купить несколько килограммов обойного клея, состоявшего в основном из картофельной муки. Из него и из кваса на сахарине, который ещё можно было купить, выстояв порядочную очередь, мы варили большими кастрюлями кисель, и какой-то период он был основной пищей нашей семьи.

Дядя отца — артист Вадимов, живший с нами в одной квартире, работал в Центральном доме Красной армии. Там он участвовал в сортировке продуктов из посылок для воинов фронта. Многие продукты были испорчены, покрыты слоем гнили и плесени, и перед отправкой на передовые позиции по возможности очищались при сортировке. Вот эти очистки сортировщикам разрешалось брать себе, и он изредка приносил их и для нас. Из этих отходов и плесени мы варили густую похлёбку или кашу.

Один раз семья брата отца поделилась с нами картофельными очистками, которые они выменяли у повара ресторана «Астория» на фамильные драгоценности. Иногда маме удавалось выменять на какие-либо вещи кусок дуранды (жмыха, образующегося при производстве растительного масла).

Это было удивительное лакомство, вся прелесть которого заключалась в том, что его приходилось очень долго грызть.

Но к декабрю исчезли и эти редкие удачи и оставался только хлебный паёк — 125 граммов для детей и иждивенцев, и тот с добавлением опилок и прочих подобных компонентов. Мама выкупала этот паёк ранним утром, заняв очередь задолго до открытия магазина, приносила его домой, и мы тут же его съедали с кипятком и солью и ничего не ели до следующего утра.

Голод преследовал постоянно и неумолимо, кроме физических мучений постоянно возникали мысли о приближающейся смерти, признаки которой окружали нас в виде покойников, зашитых в простыни, которых родственники непрерывной цепочкой везли по Гороховой на детских саночках на кладбище, а некоторых просто выносили в подъезды, так как сил на похороны у оставшихся в живых не было.

Первым из наших родственников умер от дистрофии брат отца. Моего папу в декабре положили в больницу, в середине января мама увезла меня на саночках в детскую больницу, находившуюся недалеко от Смольного. Это удалось сделать только благодаря тому, что отец до этого работал в системе Горздравотдела. По пути в больницу я запомнил занесённый снегом Невский, замёрзшие на путях трамваи, сгоревший Гостиный двор и почти безлюдный город.

В больнице тоже было трудно. Не работало отопление, замерзали чернила в чернильницах медсестёр. Мы лежали, накрывшись с головой несколькими одеялами, так же и ели, высовываясь только для получения своих порций. Неизменное первое — дрожжевой суп — выпивали через край тарелки.

Чтобы не замёрзли ноги, санитарки сшили нам из марли и ваты тёплые «чуни». Но всё же больница спасла нас почти всех, за исключением нескольких человек, попавших туда уже в безнадёжном состоянии. Так рядом со мной умер Казимир Поровский, поступивший в больницу не только истощённым, но и с отмороженными руками и ногами. Умирал он долго и тяжело, жутко было слушать его хрипы и стоны, потому я и запомнил его имя на всю жизнь.

С. Бойм. «Зима 1941-го года»

5 февраля умер в больнице от истощения мой папа. Его похоронили в братской могиле на Пискарёвском кладбище. Об этом мне рассказала навестившая меня в больнице мама. Она поступила работать санитаркой в госпиталь около Исаакиевского собора и, вероятно, благодаря этому ей удалось выжить.

К этому времени начала действовать «Ледовая дорога жизни» и началось улучшение снабжения города продуктами.

Это было заметно и по питанию в больнице, нам стали иногда доставаться даже конфеты, и там я впервые попробовал американский шоколад.

В середине апреля меня выписали из больницы, и я уже самостоятельно мог дойти до дома.

Улицы и дворы города были уже очищены от мусора и нечистот. По карточкам кроме хлеба, норма которого тоже увеличилась, выдавали понемногу сахара, круп, жиров, но голод продолжался, и пережить ещё одну зиму в блокированном городе мы с мамой не решились.

2. Эвакуация

Во второй половине августа мы эвакуировались из города, собрав с собой бельё, одежду, посуду, всё что могли увезти и что могло нам пригодиться там, куда нас привезут, так как места назначения мы не знали.

До Ладожского озера нас довезли на поезде, здесь мы погрузились на самоходную баржу. Наш караван переправился благополучно, правда, немцы обстреливали наши судёнышки, но снаряды падали слишком далеко, видимо, стреляли не прямой наводкой, а по квадратам.

После переправы нас довезли до железной дороги, где снабдили хлебом. Мы погрузились в товарные вагоны, оборудованные нарами, и началось наше движение на восток.