Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Здесь выступает на поверхность психологическое и даже духовное взаимодействие между травматическим военным опытом Николая, проигрышем в карты Долохову и надеждами захватить матерого волка. Теперь ставки делаются уже не на поле боя или за карточным столом, а на охоте, поскольку Николай стремится взять реванш на этом ином, но характерологически близком игровом поле. В этом смысле семиотические сферы войны, игры и охоты, позволявшие молодому дворянину проявить храбрость перед лицом случайности, предоставляли равновеликие возможности заработать почет или бесчестие, о чем Толстой хорошо знал.

Николай едва верит своим глазам, когда – через полчаса напряженного вслушивания к то приближавшемуся, то удалявшемуся звуку охотничьих рогов и лаю гончих – из леса появился большой взрослый волк и побежал прямо на него:

«Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, чтo было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. <…>

«Пускать? не пускать?» говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? «Э! всё равно, вперед!..» видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком [Там же: 252–253].

Конечно, читатель не может быть уверен, что это тот же самый волк, который встретился отцу Николая, поскольку обычно и самец, и самка из доминантной взрослой пары находились неподалеку от логова вместе с волчатами-подростками, родившимися в прошлом году, и потомством текущего года. Кроме того, Толстой отмечает, что этот волк, по-видимому, никогда прежде не сталкивался с устремленным на него человеческим взглядом. В любом случае это изображение матерого волка согласуется с более ранним описанием зверя и обладает таким же своеобразием. Писатель особо упоминает «наеденное красноватое брюхо» волка и уверенность, что его никто не видит. Николай, со своей стороны, напрягает слух, зрение и обоняние, полностью сосредоточившись на волке. Зверь вздрагивает от внутреннего потрясения, почти физически почувствовав на себе человеческий взгляд Николая. Поразительное впечатление производит решение Толстого словесно оформить мысли волка. Передача мыслей животных через косвенную или прямую речь была распространенным, но иногда вызывавшим критику приемом в литературе того времени, как я покажу в четвертой главе при исследовании других повествований о волках.

Илл. 4. Нотная запись охотничьего сигнала для борзой атаковать волка. По [Губин 1890]

Николай проявляет себя гораздо лучше, чем его отец. Он спускает борзых и верхом на лошади устремляется в погоню за волком с криками «улюлю, улюлю», что можно приблизительно перевести как «хватай его» [Там же: 253]44. Толстой посвящает погоне три страницы, описывая с точки зрения Николая, как три борзые – Милка, Любим и Карай – пытаются схватить быстроногого волка и при этом избежать его острых зубов: