Этот дикий взгляд. Волки в русском восприятии XIX века

Ценители псовой охоты, сетуя на ее упадок, оставляли различные свидетельства об этом культурном явлении, благодаря чему создается обширный контекст для толстовского описания охоты. Источники, которые я буду использовать при разъяснении этого социально-исторического контекста, включают в себя пространные воспоминания о псовой охоте, увидевшие свет в 1859 году, три руководства по разведению и использованию борзых и гончих, вышедшие отдельными изданиями в 1846, 1876 и 1891 годах, а также небольшие статьи, опубликованные как в массовой, так и в специальной охотничьей периодике того времени. В совокупности они позволят нам понять, каким образом в толстовском изображении семьи Ростовых, их ловчего Данилы и других дворян-охотников, а также домашних животных, выступающих посредниками между ними и добычей, которую они преследуют, в том числе самой желанной – матерым волком, отразились семиотические коды псовой охоты на волков как культурной практики эпохи Наполеоновских войн. Кроме того, этот подход поможет прояснить связь между псовой охотой на волков и феноменом «русскости» – в частности, при помощи выявления лексики и внутренних предпосылок, повлиявших на толстовское описание, а также определения той роли, которую волки играли в восприятии русской глубинки и русской природы самими же русскими людьми. Английская охота на лис, которую в недавнее время подробно исследовал Гарри Марвин, и русская псовая охота имеют много общего, но при этом и существенно различаются[20]. Эти различия обусловлены не только разными культурными установками, но и более значительными пространствами дикой природы, сохранившимися в Европейской России, не говоря о Средней Азии и Сибири; русские люди справедливо отличали их от более окультуренных и ухоженных западноевропейских и особенно английских ландшафтов[21]. Если в Западной Европе к XIX веку волки были истреблены или их численность сократилась до минимума, то в России они по-прежнему воплощали и символизировали непокоренную природу и оставались связаны с представлениями русских людей о самих себе, неся то положительные, то отрицательные коннотации. Огромная пропасть пролегает между эпической маскулинностью русского охотника Борятинского, который прямо с лошади спрыгивает на волка и действует наравне со своим борзым псом Зверем, и английским охотником-аристократом, сидящим в седле и с почтительного расстояния наблюдающим, как свора фоксхаундов терзает загнанную лису, но не принимающим непосредственного участия в охоте. В конечном итоге мой анализ, возможно, прояснит, почему Толстой включает в свой огромный роман о многоаспектном столкновении России с Западом столь обширное и, на первый взгляд, ни с чем не связанное описание охоты[22].

Мой метод будет состоять в следующем: сначала я обозначу основные источники, которые создадут контекст для тщательного прочтения охотничьих глав «Войны и мира», а затем поэтапно рассмотрю толстовское описание псовой охоты, на каждом этапе обращаясь к этому более широкому контексту. Такой подход предполагает некоторую «прерывистость», поскольку я буду маневрировать между толстовским текстом и более широким контекстом, однако в конечном итоге он приведет к более тонкому пониманию некоторых существенных вопросов. В конце главы я выделю несколько повторяющихся моделей, лежащих в основе русской традиции изображения борзых, волков и русских псовых охотников, и сопоставлю их с совершенно иными парадигмами английской охоты на лис. Также я сопоставлю жестокость, проявленную Николаем во время охоты на волка, и испуг, в дальнейшем овладевший им на поле боя, когда его противником стал уже не волк, а человек. В целом первая глава подготовит почву для исследования того, как изменилось отношение к волкам вследствие распространения ружейной охоты и мероприятий по истреблению волков во второй половине XIX века (этим вопросам будет посвящена вторая глава).

Илл. 3. Р. Ф. Френц. Великий князь Владимир Александрович на охоте за волками (1890-е годы). Image copyright Lebrecht Music & Arts