Этот добрый жестокий мир (сборник)

В ящике для инструмента, стоявшем рядом с диваном, заскреблось. Вчера, пока он искал, чем можно забинтовать прокушенную и исцарапанную руку, пока промывал перекисью и забинтовывал — слава Вселенной, аптечки не запирались на замки! — раны, злость на пойманного кота внезапно испарилась. Костикову вдруг пришло в голову, что кроме него и этого несчастного, избитого и запертого животного, на Луне больше никого нет.

— Да, урод рыжий, так и есть. — Михаилу и самому не понравилось, как звучал его голос: слишком плаксиво и напуганно. — Скажи спасибо, что мы одни. Иначе был бы ты уже мертвее космоса.

Все сильнее накатывало странное дурное чувство. Оно сжимало сердце и заставляло вскакивать и некоторое время метаться из стороны в сторону. Так просто не может быть, он что-то недосмотрел, чего-то не сделал во время своих путешествий. Где-то должна быть спасительная дверь! Ему нужно всего лишь добраться до центрального офиса и наладить связь. И тогда за ним вернутся, его спасут!

Только правда была в том, что последние двое суток, между гонками за котом, он отправлялся по знакомым коридорам. Ощупывал каждую дверь, каждый выступ на них, который мог помочь проникнуть во внутренние помещения станции. Нажимал на все попадающиеся кнопки, пытался взломать шлюзовые переборки всем, что смог найти или оторвать — отвертка, ящик, отломанный кусок перил ограждения миграционной зоны. Все напрасно.

Кот жалобно заныл.

Костиков хотел было привычно двинуть по ящику, но в груди вновь кольнуло, безысходность давила на плечи, вытесняя воздух. Воздух, ведь он больше не подается во внешний контур! Наоборот, он медленно стравливается, выравнивая давление, чтобы повысить устойчивость внутреннего купола! Как Михаил мог про такое забыть! Космос побери: он умрет не от жажды и тем более не от. голода. Он задохнется!

Кот продолжал мяукать.

И тогда Костиков внезапно понял, что он сам, абсолютно как этот рыжий, тоже запертый без возможности выйти, задыхающийся и смертельно напуганный.

Михаил сполз с дивана, открыл крышку бокса из-под инструментов и позвал:

— Кис-Кис-кис, вылазь, рожа.

День пятый БЕЗРАЗЛИЧИЕ

— А ты знаешь, наверное, это правильно, что я останусь здесь. Нет, не смейся, я серьезно.

В голове шумело, горло пересохло, каждое слово давалось с трудом. Совсем не говорить Михаил не мог. Это вроде начавшегося бреда — не важно кому и что рассказывать. Можно и вообще никому, а у него-то слушатель есть. Костиков повернул голову — там где-то сидит, зараза рыжая.

— Нет, я ничего не хочу сказать, не подумай. На Земле хорошо. Трава… такая зеленая штука, прямо по грунту растет. Нет, не понимаешь? Да откуда же ты поймешь, если не видел. А небо… представляешь, не черное со звездами, а голубое такое, да. В парках птицы чирикают… тебе бы понравилось. Да…

Костиков замолчал и уставился в темноту. Светильники уже не горели, а едва заметно «тлели», не давая света, разве что отмечали места на стенах. Воздух стравлен настолько, что дышать трудно, тепло тоже ушло: в двух термокостюмах еще ничего, но нос ледяной совсем. Да и пальцы на руках мерзнут, если их не прятать под мышки.

В животе сосущая пустота, во рту неприятная желчная горечь.

А если бы он улетел? Ну, допустим, не случилось бы этого кота, этих наполненных невероятным страхом часов, ничего бы вообще не произошло. Что бы тогда? Долетел бы, прошел недельную реабилитацию в спецпоселении, а дальше… А дальше его ждала бы выделенная государством просторная квартира в доме рядом с замечательным парком, с травой, небом, птицами и — одиночество.

Разве?

А разве нет?

«Вот почему тебе было жалко улетать отсюда. Тут ты нужен, востребован, необходим даже! А там ты никто, пусть и герой первой лунной экспедиции-поселения, вынужденно закончившейся из-за проблем с материалами обшивки купола, — никто не мог предположить, что космос так обойдется с проверенными стократными экспериментами материалами. Да и не суть теперь… Самое главное — люди, а людей ведь не бросили. В надежде вернуться сюда через год законсервировали оборудование, оставили механизмы, машины, оборудование. Но людей вывезли в кратчайшие сроки, пусть и вероятность трещины — полпроцента. Две тысячи семьсот двадцать одного человека».

— А семьсот двадцать второго оставили, понимаешь? А? Да, как и тебя, забыли. Слышишь?

Костиков снова посмотрел вправо, где последний раз видел съежившееся, замершее животное. Хоть и не хотелось отрываться от нагретого телом дивана, поднялся и пошарил. Голова кружилась. Есть! Кот не сопротивлялся, только слабо мякнул.

— А ты мне руку как? Знаешь, как больно? До сих пор.

Он уселся на мгновенно остывший диван, передернулся от холода и запихал кота под куртку.

— Сиди, зараза, раз уж так вышло. Никому неохота оставаться одному.

Это было странное чувство — он снова пригодился. Пусть всего лишь какому-то рыжему коту, пусть совсем ненадолго, но — был нужен. Как и тот ему самому, впрочем.