Этот добрый жестокий мир

Список бонусных желаний обычно не больше ста пунктов, но они весьма разнообразны. В том числе и причинение вреда человеку, хоть чуть-чуть и хоть невольно обидевшему бонусника за всю его жизнь. Чуть-чуть и невольно — или же сильно, осознанно, с серьезным намерением причинить боль. На кого из «виноватых» падет выбор в будущем, не предскажешь: мысли бонусника причудливы, желания — тоже.

— Михан… Анатольевич. Я думаю, это все сказка. Насчет тяжелых условий содержания. Сами-то Комплексы, они вроде…

— И ты была там в детстве, не правда ли? — Михан скептически хмыкнул.

— Да, я была, я видела! Несколько комнат на человека, огромные принтер-холлы, сады… ну просто роскошные, классные.

Михан промолчал.

«Депрессия», — вспомнила Лика. Обязательное условие пребывания в Комплексе, об этом знают все, даже в школах говорят. И начинается она рано или поздно у каждого, кого привозят туда, — а уж как ее продуцируют, знают лишь овалары, пожалуй.

— Да, депрессия, — сказала она, вслух отвечая самой себе. — Ну, это фигня, если честно. Депрессия — просто сниженное настроение, депрессия — не болезнь.

— Я бы не хотел оказаться на месте тех… кто ею страдает. Знаешь, я не могу все изложить так быстро, по фонику… приедешь после отдыха — позвони мне, или нет, лучше в начале отпуска позвонй, будет подробный разговор. Главное, о чем прошу: не обижай за это время Феликса! Не оскорбляй его, если будет звонить! Они же такие дети, они непредсказуемы, эти бонусники.

— Михаил Анатольевич, я устала от разговора. Серый меня торопит, надо идти. И знаете, ему не понравится…

— Погоди, — заторопился Михан, — погоди: я, что могу, сейчас расскажу. Условия жизни там — жесточайшие, по несколько десятков человек на палату. Палаты, правда, сравнительно большие, но все равно трехэтажные нары, потому что иначе люди не помещаются. — Что такое «нары», Лика не знала. — Питание там у них… ну, в общем, тот, кто еще не привык, ничего не съест. Батареи — ты знаешь, что такое батареи? — слабо греют даже в морозы, представители Службы ходят в шубах, узники — нет. Ну а как они обращаются с узниками, это отдельная песня, на которую у меня времени не хватит, пожалуй. Общение с родными даже по фонику воспрещается, ну, может, в месяц раз или в два месяца. Собственно, фоники там изымают, как и другие вещи, как продукты, например… А еще — принудительная работа. Проблемы с водопроводом, с канализацией. От лекарств по-настоящему корчит… ну и прочее. — Айка слушала с возрастающим интересом, как смотрела бы любой сногсшибательный голо-хоррор. — На самом деле мог бы много еще рассказать, но времени не хватит, да и помню далеко не все, что в документах прочел. Есть этап для каждого человека, когда его уже не заставляют работать: слишком сильная депрессия, сосредоточиться уже невозможно. Мешают концентрироваться у кого сильная усталость, у кого ощущение ужаса, жутчайшая тревога, у кого подавленность, у кого сильная печаль… Бывают и телесные ощущения: сердце ускоренно бьется, головокружение, боли в спине, в животе… у кого как. Все — чтоб жизнь малиной не казалась, сама понимаешь.

— Звучит фантасмагорично, — вставила Лика.

— Когда-то там были другие условия, — продолжил Михан. — Пусть и скверные, но не настолько. В палате было по шесть человек… извини, меня зовут, я на работе. В общем, главное тебе я уже рассказал. Позвони потом, ясно?

Сергей взял Лику за руку, когда связь прекратилась:

— Пошли. Не бери в голову.

Лика последовала за ним к выходу из «беседки». «Документы… эти его документы», — вертелось в голове. Вряд ли Михан имеет доступ к настоящим, серьезным архивам, к любой серьезной документации — или подобным ей вещам. Дилетантство Михана ощущалось каким-то образом — шестым чувством, что ли? Нет, конечно, в голову не стоит брать.

Легкий интерес, смешанный с легкой же безмятежностью, вдруг сменился возмущением. Разве эта его вычитанная где-то якобы в документах чушь может перевесить то, что рассказывают в школах, на вузовских лекциях говорят, пишут… ну даже пусть и в газетах! Нет, не может. И не должна. Но почему же волнуется она, Лика? Если бы это было серьезной информацией, если бы об этом писали, читали — разве овалары не опровергали бы ее публично? Не публиковали бы по этому поводу возражения в газетах, например? Но возражений нет — значит, и обоснованной информации, на которую стоило бы возражать, тоже нет. А Михан… нет, шарики за ролики у него не заехали, за пределами Комплексов содержания сейчас такого обычно не бывает. Но что он странный, это факт. И всегда был странным.

Лике сразу стало легко и ясно на душе.

— Серега, он ведь, правда, странный, наш Михан?

— Он неплохой человек, — ответил Серый, — я это понял сейчас. Даже при том, что ты говоришь мне всегда, будто он плохой. Но этот его рассказ — чушь редчайшая. Я технарь, я верю только в доказанные факты, но и другие серьезные люди, я думаю, в то, что он говорит, не поверят. Да, он странный человек, Лика. Да, — он помолчал. — Как у тебя с твоими клиентами?