Этот мир не для нежных (СИ)

Это случилось то ли поздней весной, то ли ранней осенью. Что-то промежуточное, на стыке сезонов, когда ещё или уже тепло, но к вечеру подмерзает до легкого озноба. Она задержалась с Танькой после уроков, ничего такого, просто гуляли по городу, перекусив мороженым (Танька любила ванильное, а Лив — только шоколадное), и болтали о чём-то настолько самозабвенно, что не заметили, как стемнело. Танька ойкнула, когда зазвонил её мобильный, на экране грозно высветилось «мама», и тут они увидели, сколько на самом деле времени, и бросились врассыпную по домам. Лив, тяжело дыша, заскочила в подъезд и сразу врезалась во что-то мягкое. В ту же секунду до неё донесся густой запах алкоголя, она узнала дядю Толю, соседа с первого этажа. Она сначала перепугалась, потом обрадовалась, а затем опять испугалась. Потому что дядя Толя не спешил отпускать. Чужие руки настойчиво двигались по её телу. Лив чувствовала, какие они горячие сквозь шерсть платья, и они, эти ужасные чужие руки, хватали её там, и там, и там. Это была какая-то взрослая, довлеющая над ней власть. Девочка боялась пошевелиться, от непонимания, страха, неверии, что это происходит с ней. Наконец дядя Толя, задохнувшись хрипом, оттолкнул от себя девочку и прерывисто сказал: «А ты выросла, Оливия», и, пошатываясь, вышел из пахнущего мочой подъезда. Дверь, приоткрывшаяся на минуту, осветила лампочкой над подъездным козырьком его удаляющийся силуэт.

Лив проскользнув в квартиру, что-то крикнула маме в оправдание, шмыгнула в ванную, одним движением сорвала с себя одежду и встала под тугие струи душа. Она делала воду всё горячее и горячее, словно хотела с паром содрать с себя запятнанную чужими прикосновениями кожу. Неистово тёрла и тёрла себя сначала одной мочалкой, затем — другой. Мама, забеспокоившись, стала тарабанить в ванную.

Лив отказалась от ужина. Она тупо мерила шагами свою комнату, когда на глаза попалась красивая картинка на случайно открытой странице в ноутбуке. Туманные силуэты на лошадях и фарфоровое лицо азиатской девушки. Лив нажала на «пуск» и на одном вдохе шагнула через монитор, время и пространство ему навстречу. Сказала просто и немного смущенно: «Здравствуй», и он чуть надменно, но многообещающе кивнул. И остался с ней на все долгие-долгие годы.

Воин эпохи Чосон. С вытянутыми к вискам жёсткими глазами, неумолимо сжатым ртом, длинной густой гривой цвета воронова крыла и шрамом, пересекающим лицо. Впрочем, шрам он прятал под маской, загадочной и невероятной. Жестокий и неумолимый воин ко всему остальному миру, он оставался невероятно нежен с Лив.

Девушка пересматривала все шестнадцать часов сериала много-много раз подряд, и по кругу, и вразнобой, и просто отдельные моменты. Она снова и снова встречалась, ссорилась, мирилась, целовалась, безумно жаждала его объятий, ждала месяцами, когда он вернется из походов, страдала и умирала вместе с ним. Её герой разрывался между чувством долга и любовью. Когда противоречие перевалило критическую массу, он погиб. И Лив тоже умирала вместе с ним, чтобы опять вернуться к начальной точке встречи.

Бесконечные шестнадцать часов, повторяющиеся снова и снова. Изученные до доли секунды повороты властной головы и прочувствованные до микрона дрожания уголков губ на её губах. Наверное, там всё-таки была актриса, но такую мелочь Лив не брала в расчет. Это было её счастье, горе и судьба, затерянная в безумном клубке из свившихся цифр и дат под названием жизнь.

Отброшенная неумолимым и безжалостным временем на два тысячелетия от того, что было её сущностью самой, Лив понимала, что глупо было обвинять время в чём-либо, но не могла не чувствовать себя его пленницей. Она читала девичьи форумы на сериальных сайтах, не вступая, впрочем, ни в какую переписку. И понимала, что это ощущение отрешенности от чего-то важного, что составляет значительную часть тебя, испытывает не только она. Их было много. Половинок, несобранных частей, разбитых и разбросанных временем по странной субстанции. Где можно двигаться только вперёд, даже если ты совсем не хочешь двигаться.

Она видела потом много фотографий этого актера. Матовое лицо, красиво поставленные позы, модельные взгляды. Это был корейский айдол, наверняка, капризный и самовлюбленный мальчик-статуэтка. Статуэтка красивая и хрупкая.

Жестокий и нежный воин эпохи Чосон с вытянутыми к вискам глазами никогда не существовал. Был только символ, проекция погибшего много веков назад незнакомого человека, обрывок истории, живописно растрёпанный стилистами сериала. На фото, которые жадно искала Лив в инстаграмме, лицо было чистое, и кожа светилась дорогим уходом. Все было поддельным, даже шрам. Он послушно надувал губы перед камерой и показывал сердечко из ладошек.

Но Лив каждый раз, возвращаясь домой, закрывала плотно дверь в реальный мир, и оставалась наедине с тем, кого никогда не было и не будет. Это был её символ. Неугасающий, вечный, потому что нельзя осуществить несуществующее.

Больше у Лив никогда никого не было. Зачем?

***