Этот мир не для нежных (СИ)

«Самая трагичная фигура во всей этой древней истории — тот, чьё истинное имя я не могу и не хочу произносить вслух. Просто потому, что истинное значение этого имени навсегда осталось там, где погиб изначальный свет, и сколько ни произноси теперь, оно просто ноль, пустое место, набор звуков — и ничего более. Потеряв себя, он придумывает новые и новые смыслы, потому что без смыслов его существование не имеет никакого значения. Золотой дракон, самое прекрасное существо, подаренное Солнечными Богами, так и не смог явить всё своё великолепие. Смысл скукожился, как ёж, крылья — уродливые отростки, жалкое существование — сожаление не познавшего полёт. Он и сам не знает, как это должно было быть, но знает, что — должно было, но не случилось. Это и есть тот самый смысл, который все потеряли. Фарсом нарёк он сам себя, и нет в нём сейчас иного значения, и если спросите меня, могу ли найти ответ на этот главный вопрос, отвечу одно: я очень стараюсь».

(Г. Кречетов, деревенский самородок)

— Онтич! — звонкий голосок ворвался в густые, как полугодичный засахарившийся мёд, размышления, разрывая тяжёлый дурман случившихся предчувствий.

Геннадий Леонтьевич выключил на диктофоне кнопку «рек» и вернулся в реальность. Пара тёмных любопытных глаз, вытянутых миндалем к вискам, наблюдала за ним с пристальным вниманием. Затем обладательница сих прекрасных очей рассмеялась:

— Ты опять говоришь сам с собой!

Геннадий Леонтьевич почему-то смутился:

— Сана, тебе было сказано, что делать? — заворчал он, но не раздражённо, а с некоторым даже сочувствием. — Пока страницу не закончишь, из-за стола не выйдешь. И разговаривать с тобой я не буду.

Девочка выскочила из-за заваленного всякой всячиной стола — тетрадка победно отвоевала только небольшой свободный клочок в этом буйстве предметов — и подошла к изобретателю:

— Ну, ты же всё равно уже со мной разговариваешь! Тогда скажи...

Изобретатель замахал руками:

— Нет, нет, нет... Иди и занимайся!

Сана вернулась на место, несколько минут в наступившей тишине пыхтела над тетрадкой, сосредоточенно выводя в ней символы, смысл которых пока толком не понимала. Но хватило её ненадолго.

— Онтич! — опять звонко раздалось в комнате, — а скажи мне, свет раньше ведь весь белый был?

— Весь, Око, весь, — задумчиво пробормотал изобретатель.

— И всем его хватало, да?

— Правильно. Тогда всего хватало. Когда всё было белым...

— Здесь тоже всё белое, как в притчниках. Но как-то не так...

— Не так, совсем не так...

— А ты... Я хотела... Раз ты знаешь всё... Значит, ты и есть Сейдо? — помявшись, выпалила она.

— Нет, — всё так же отрешённо произнёс Геннадий Леонтьевич. — Ни в коем случае.

— Да?! — удивилась девочка. — А я думала...

— Я был призван, чтобы исправить то, что натворил Сейдо... Бедный безумец. Бедная сфера...

Геннадий Леонтьевич словно очнулся из своего личного небытия, подошёл к девочке, провёл руками по лохматой макушке.

— И мы обязательно сделаем это вместе, замечательный ключик. Иначе и быть не может. Не можем этого не сделать.

— Почему? — Сана обрадовалась, что изобретатель попался на её хитрость и можно отвлечься от надоевших ей занятий. — Почему мы обязаны и почему ты такой печальный?

— Потому что! Ох, Сана, — он опять потрепал её по затылку. — Я сделал что-то нехорошее, Сана. Предал кое-кое. Там, конечно, худо-бедно, пока всё устроилось, но надолго ли? Мы должны всё исправить, чтобы в этом был какой-то смысл.

Он вдруг насторожился, подошёл к окну. Вглядываясь в белое морозное марево, на которое сложно долго смотреть без того, чтобы на глаза не навернулись слёзы. Но слёз у Геннадия Леонтьевича уже давно не было. Он просто пристально всматривался в то, что происходило по ту сторону жизни. Наконец вздохнул тяжело и произнёс:

— И... Сана, кажется, у нас скоро опять будут гости.

***

— Вот же б**дь!