Этот прекрасный мир

Для поэта чудесно все! Да, чем больше вы поэт, тем более чудесным становится все. То есть не только жизнь, то, что будет, не только то, что неизвестно и лишь туманно угадывается, не идеальное, еще не истинное, прекрасное, сумасшедшее, но что уже есть здесь и сейчас, поток жизни, мертвые и живые, все общее, грязное, ничего не стоящее, безобразное, скучное, все, все, потому что трансформация ви`дения меняет для нас сам аспект мира. Сюрреалисты продемонстрировали возможности чудесного, скрывающегося в общем. Они проделали это при помощи сопоставления. Ведь эффект их странных преобразований и сопоставлений разных вещей направлен на то, чтобы освежить ви`дение. Ничего больше! Для человека живого нет необходимости переустраивать предметы и условия мира. Ви`дение предшествует установке и переустановке. Мир не черствеет. Своими произведениями каждый великий художник переутверждает его. Художник – противоположность политика, реформатора, идеалиста. Художник не лудит дырки на вселенной, он пересоздает ее, исходя из собственного опыта и понимания жизни. Он знает, что трансформация должна исходить изнутри, и направляет ее вовне, а не наоборот. Мировая проблема есть проблема самости. Мировая проблема – это проекция проблемы внутренней. Это процесс экспроприации мира, превращения в Бога. Стремление к границе, расширение самости, вот что истинно творит чудо. Ни власть, ни знание здесь ни при чем. Только ви`дение.

Естественно, что чрезвычайное значение, которое сюрреалисты придают чудесному, исходит из реакции на уродливую, карликовую гармонию, которую ставило перед собой целью французское искусство. В поддельном эллинизме французской культуры чувства чудесного, магического, восторженности, ужасного, тайны были обречены на исчезновение. Во Франции «лживая маска культуры», о которой говорит Ницше, стала реальностью, она уже перестала быть маской. Используя ритуальные и церемониальные начала менее жестко и менее утонченно, чем китайцы, французы тем не менее подошли к ним ближе по духу, чем любая другая европейская нация. Французская жизнь стала более стилизованной. Ее ритм утерял живость, он омертвел. Культура более не сохраняла витальность… она стала гнить. И французы, надежно заключенные за стеной культуры, загнивают. Вот почему, как мне кажется, каждый отдельный француз, на поверхностный взгляд, обладает большей витальностью, чем окружающие их страну соседи. В каждом по отдельности французе проявляет себя культурная матрица. Чтобы убить француза, вам сначала придется убить культуру, которая произвела его. Такого не наблюдается больше нигде в Европе. У всех других матрица уже сломана, и запах, исходящий из нее, – это испарения аморфной, анонимной культуры, которая уже погибла. Быть хорошим европейцем ныне означает стать полиглотом, кочевым культурным никем. (Гёте был последним хорошим европейцем.)

При освобождении из этих смертельных объятий свою ценную роль может сыграть Сюрреализм. Хотя мне все же кажется, что Сюрреализм – всего только отражение общего гибельного процесса, одно из проявлений вымирающей жизни, вирус, который приближает неотвратимый конец. Но даже в таком случае это движение в правильном направлении. Европа должна умереть, и вместе с ней Франция. Рано или поздно начнется новая жизнь, прорастающая из корней.

«Пока еще, – пишет Кайзерлинг, – лишь немногие понимают степень, в какой путь исторического процесса это явление, напоминающее контрапункт в музыке. Как раз потому, что ныне состоялось неслыханное до сих пор торжество масс, мы быстро и безоговорочно входим в аристократическую эпоху. Как раз потому, что количество сегодня является решающим фактором, качественная воля скоро станет значить гораздо больше, чем когда-либо прежде. Как раз потому, что человек сейчас, как кажется, является всем, основные решения скоро станут приниматься малым кружком. Они, и только они одни, подобно Ковчегу при Потопе, станут на страже будущего.

По этой причине мы, спиритуалисты, должны сознательно принимать контрапунктное отношение ко всему, что происходит сегодня. Пусть культура легковесности накроет землю подобно потопу. Век, чей день в прошлом, ныне же в нем потонет. Мы не будем волну останавливать. Давайте признаем тот факт, что еще долгое время в будущем все, что у нас на виду, и прежде всего государство, будет служить процессу ликвидации. Но в то же время давайте гордо осознавать другой факт, что ныне все зависит от тех, кто держится в стороне, кто в официальном плане не выделяется и неразличим многими. Будущее принадлежит им».