Этот сладкий голос сирены

Наконец, когда за окном становилось совсем темно, его звали в зал. И каждый год, каждый раз он испытывал потрясение. Конечно, были на этой елке игрушки, чудесные игрушки, которые он потом до самого Крещения рассматривал, вскарабкавшись на табурет, --все эти птички, деды морозы, домики и гномики. Были шары, в глубинах которых тоже таились мерцающие миры – замки, звезды, галактики и туманности… Были бусы, блистающий серебряный и золотой дождь… Но самое завораживающее было даже не в этом – на каждой веточке, искрясь снегом, лежала легкая вата и горела маленькая свечка, отражаясь во всех этих шарах и мирах, домиках и гномиках, в золотом и серебряном дожде, - так что от всей этой гигантской елки с сотней горящих свечек шло такое сияние, что в первый момент ошеломленный маленький Тибайдуллин даже зажмуривался, а потом, уже открыв глаза, еще долго стоял, как вкопанный.

Эта елка была неопровержимым доказательством присутствия такой вещи, как чудо. И даже жизнь, со всей своей порой несправедливой безжалостностью, не могла потом этого доказательства разрушить.

Тибайдуллин вспоминал и… улыбался.

«К хорошему быстро привыкаешь…» - думал Валентин Петрович, разогревая в микроволновке вчерашние котлеты. Когда-то он их ел холодными. Без проблем! Было шесть утра, за окном клубился утренний мир, серый и вязкий. Да что микроволновка! Валентин Петрович первым в своем ведомстве освоил компьютер и очень этим гордился. Но не прошло и десяти лет, как компьютеры всех видов и форм появились не только в банках и министерствах, но в поликлиниках, магазинах, химчистках и даже в прачечных. Мобильный телефон он тоже завел один из первых, теперь мобильники были у всех, даже у его семилетней внучки, разве что у той болтался на шее в чехольчике, разрисованном бабочками. Года не прошло, как вся семья этим обзавелась, но если по каким-нибудь причинам он не мог сразу с ними связаться – с дочерью, женой или внучкой, по его спине проходил легкий, тревожный холодок.

Обычно Валентин Петрович вставал рано, но в квартире оставаться не любил. Часа полтора-два перед работой проводил на воздуху, гулял по парку или просто бродил по улицам. Ему было хорошо за пятьдесят, но на ногу был еще легок, потом так легче думалось. Он не был кабинетным человеком, в четырех стенах скорее испытывал дискомфорт.

История с коровами была давно забыта и сдана в архив, да мало ли дури происходит на свете. Но Валентину Петровичу было до сих пор неприятно об этом вспоминать.

С котлетами Валентин Петрович расправился быстро, с аппетитом новобранца. Выпил пол литровую кружку кофе, оделся и бесшумно выскользнул на улицу. Жизнь началась. Ночная свежесть еще чувствовалась в воздухе, но не смотря на элитный дом и двор, пошли и другие запахи – гари, бензина, выхлопных газов, краски, сырой глины, извести, горелой бумаги, пекущегося в ближайшей пекарне хлеба, а потом уже, к краю двора – пива, мочи, кошек и просто чего-то скисшего. Несколько остановок до озера он прошел пешком, обошел вокруг озера, встретив только нескольких фанатично настроенных бегунов, и самым длинным, кружным путем отправился на работу. Вот тут-то его и встретил, этого человека. Вернее, не встретил, а нагнал.

Тот шел, чуть заплетаясь ногами, в мятом пальто, сползающих брюках и совершенно сношенных и разбитых зимних сапогах с отваливающейся подошвой. Из-под старой зимней шапки клочковато торчали свалявшиеся на затылке седые волосы. Резко, как выстрел, шибанул запах, такой концентрированности и силы, что у Валентина Петровича на секунду даже перехватило дыхание. Он обогнал прохожего и без любопытства, скорее по привычке, мельком глянул в лицо. И… остановился. С таким изумлением, что остановился и прохожий, сдавленно спросив:

-Чего?.. вам…