Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

Но Фьерамоске, когда он вышел от Великого Капитана, было не до пленников. Наконец-то он имел право подумать о себе и о Джиневре! И он потихоньку оставил своих товарищей, которые шли, окруженные толпой друзей; опьяненные радостью победы, они не могли в эту минуту думать о чем-нибудь другом и не обращали на Фьерамоску никакого внимания. Он заметил на одном из балконов, выходивших во двор крепости, Витторию Колонну, которая, побывав на приеме, устроенном Гонсало в честь тринадцати рыцарей, возвращалась к себе. Фьерамоска бегом бросился к ней, называя ее по имени; она обернулась остановилась. Слухи о превратностях судьбы, которые претерпел Фьерамоска, дошли и до ее ушей, и теперь она догадывалась, о чем он ее спросит.

"О Боже! Что сказать ему?" - подумала она.

Но у нее не было времени поразмыслить: Этторе уже стоял перед ней. Доспехи его были в пыли, на них виднелись следы ударов, на шлеме торчало одно сломанное перо, - от прочих остались лишь стебли; поднятое забрало открывало его прекрасное лицо, похудевшее от усталости, потное, выражавшее и радость по поводу добытой славы и тревогу о той, кого он искал и кого теперь, после смерти Граяно, мог наконец назвать своей.

И так как сердце человеческое надеется или тревожится в зависимости от обстоятельств, то уныние, или, вернее, отчаяние, которое он испытывал, думая о судьбе Джиневры в ночь накануне сражения, теперь, после физического и душевного потрясения, которое он испытал от долгого боя и неизъяснимой радости победы, превратилось в упоительную надежду, что он найдет ее здоровой и невредимой.

- Мадонна! - сказал он, прерывисто дыша, ибо у него колотилось сердце. - Господь да наградит и благословит вас! Я все знаю... Знаю, что вы приютили ее, что вы сделали ей столько добра... Бедняжка... она так нуждалась в этом!.. Проведите меня к ней, пойдемте, ради Бога!

Каждое слово юноши, как ножом, ранило сердце Виттории. У нее не хватало мужества, чтобы сообщить ему печальную весть; с усилием изобразив на своем лице нечто вроде улыбки, она сказала:

- Джиневра опять в монастыре святой Урсулы. (Увы, это так и было - за час до возвращения итальянцев с поля битвы ее увезли туда в сопровождении фра Мариано, чтобы вечером похоронить.)

- В монастыре святой Урсулы? Как? Так быстро? Значит, она не была больна? Значит, ей хорошо?

- Да, ей хорошо.

Фьерамоска ощутил такую радость, что готов был заключить Витторию в свои объятия, но вместо этого он преклонил колено, взял руку девушки и запечатлел на ней поцелуй благодарности, стоивший больше всяких слов.

Потом он поднялся и, вне себя от радости, не говоря ни слова, вышел, чтобы немедленно скакать в монастырь, но вдруг остановился, посмотрел на свою грудь и вернулся к Виттории.

- Посмотрите, синьора, - сказал он, улыбаясь с некоторым трепетом, - вы видите эту голубую перевязь... Ее дала мне она... Сегодня удар меча пришелся по кольчуге, которую она прикрывала, и перерезал ее надвое.

Говоря это, он развязывал узел, которым скрепил концы перевязи, чтобы она не упала.

- Я знаю, что слишком смело с моей стороны досаждать вам, но, сделайте милость, сшейте ее; пусть Джиневра не заметит, что перевязь разрезана! Она, бедняжка, приняла бы это за плохое предзнаменование... и сказала бы: "Разве ты не мог прикрыть ее щитом?.."

Виттория, довольная, что может на минуту покинуть юношу и скрыть волнение, которое испытывала при виде его обманчивых упований, охотно удалилась в свою комнату, чтобы взять там все необходимое. Возвратилась она более спокойная и принялась чинить перевязь; Фьерамоска стоял с опущенной головой и не замечал ничего.

- Вряд ли, - говорил он улыбаясь, пока Виттория работала, - вряд ли можно догадаться, какого она была цвета... она многое пережила... она была моим другом в несчастье, теперь будет им и в счастье. Знаете, сколько лет я ее не снимаю? В скольких битвах я ее сохранил!.. А сегодня... когда все мои беды превращаются в радость... вражеский меч разрубил ее! Что сказал бы тот, кто верит в предзнаменования?

Виттория молча продолжала шить. Понимая, что необходимо открыть юноше всю правду, но не будучи в силах причинить ему такую боль, она решила, как только Этторе уйдет, послать за Бранкалеоне и попросить его поддержать друга в этом тяжком испытании.

- Тысячу раз благодарю вас, - сказал Этторе, когда работа была закончена. Он помчался вниз по лестнице и в одно мгновение оказался во дворе. Там не было никого, кроме Мазуччо, который держал под уздцы его взмыленного коня. Бедное животное опустило голову, глаза его померкли, бока вздрагивали от тяжкого дыхания.

- В конюшню, в конюшню! - закричал Этторе слуге, пробегая мимо него. Кто тебя этому научил? Конь весь в мыле, а ты держишь его на ветру! И он побежал в гавань, чтобы немедленно переправиться на островок: морской путь был короче.

Но когда он пришел на лодочную стоянку, там не оказалось ни одной лодки. Корабли с войсками прибывшие из Испании, бросили якорь в порту, и по приказанию Гонсало, желавшего, чтобы войска высадились еще до наступления вечера, все лодки были отданы для перевозки солдат.