Этторе Фьерамоска, или Турнир в Барлетте

- Voto a Dios que nuestra senora de Gaeta* [Молю Бога, чтобы гаэтская Божья Матерь (исп.).], которая посылает попутный ветер и счастливое плавание всем, кто молится ей на море, услыхала бы наши молитвы, хоть мы и на суше, и направила эту лоханку сюда, а не то - как бы не пришлось нам грызть приклады наших аркебуз! Как знать, не везет ли это судно хлеб и припасы для этих descomulgados* [Проклятых (исп.).] французов, которые будут держать нас тут в западне, пока мы не передохнем с голоду... I mala Pasqua me de Dios у sea la primera que viniera, si a su gracia el senor Gonzalo Hernandez* [И пусть накажет меня Господь, нынче же на Пасху, если его светлость сеньор Гонсало Эрнандес (исп.).] после сытного обеда и обильного ужина беспокоится о нас больше, чем del cuero de sus zapatos*. [О коже своих сапог (исп.).]

- А что может сделать Гонсало? - горячо возразил неаполитанец, радуясь случаю поспорить. - Прикажешь ему, что ли, самому в хлеб превратиться, чтобы какая-нибудь скотина вроде тебя могла набить себе брюхо? А что сталось с кораблями, которых нелегкая занесла на Манфредонскую мель? Их то кто сожрал - Гонсало или вы сами?

Испанец, чуть изменившись в лице, только собрался ответить, как вмешался другой собеседник; хлопнув его по спине, он покачал головой и, понизив голос, чтобы слова его звучали внушительнее, сказал:

- Не забывай, Нуньо, что острие твоего копья было на расстоянии трех пальцев от груди Гонсало, когда вы в Таренте затеяли эту скверную штуку из-за денег... Ну, подумал я тогда, твоей шее веревки не миновать. Помнишь, как вы все галдели? Лев - и тот бы струхнул. А смотри, дрожит эта башня? - И он указал пальцем на главную башню крепости, возвышавшуюся над домами. - Так не дрогнул и Гонсало; спокойно-преспокойно... я словно еще и сейчас вижу... отвел он острие своей волосатой рукой и сказал тебе: "Mira que sin querer no me hieras"*. [Смотри, как бы ты меня нечаянно не ранил (исп.).]

Тут лицо старого солдата еще более омрачилось, и, желая прервать разговор, который был ему совсем не по вкусу, он перебил собеседника:

- Какое мне дело до Тарента, до копья и до Гонсало?

- Тебе-то? - ответил тот, ухмыльнувшись. - Если хочешь послушать совета Руй Переса да оставить местечко для хлеба на тот случай, когда господу будет угодно послать его нам говори потише, не то Гонсало услышит и припомнит тебе Тарент. С полуслова не поймут, а за целое побьют, как говорят итальянцы. А осторожного коня и зверь не берет.

Нуньо в ответ пробормотал что-то, не желая, видимо, утруждать себя размышлениями, однако совет невольно запал ему в голову; с опаской поглядел он по сторонам - не задумал ли уж кто-нибудь донести на него за необдуманные речи. Но, на его счастье, никто из стоявших поблизости не внушал подозрений.

Площадь почти опустела; на башне пробило девять; наконец и эти солдаты последовали примеру остальных и разбрелись по темным и узким улицам города.

- Диего Гарсиа вернется нынче вечером, - сказал по дороге Руй Перес. Если молодцам третьего полка повезло на охоте, завтрашний обед, возможно, будет у нас получше сегодняшнего ужина.

Зародившаяся надежда навела собеседников на приятные размышления, и они молча разошлись по домам.

А между тем, пока они толковали, суденышко, которое, казалось, собиралось пройти мимо, потихоньку приблизилось к берегу. В спущенную на воду шлюпку сели двое и поспешно направили ее к суше. Не успели они высадиться, как судно, поставив все паруса, стало удаляться и вскоре скрылось из виду.

Шлюпка пристала к самому темному углу площади, и гребцы вышли на берег. Первый из них, убедившись, что кругом нет ни души, остановился, поджидая второго, который сперва взвалил себе на плечи баул и еще кое-какие дорожные принадлежности, а затем повел шлюпку к концу небольшого мола, служившего обычно причалом для более крупных судов; только после этого он присоединился к своему спутнику, чья осанка и надменный вид свидетельствовали о высоком звании, и тот, как бы в заключение беседы, сказал:

- Ну, Микеле, теперь надо быть начеку; ты меня знаешь, больше я тебе ничего не скажу.

Слова эти произвели на Микеле должное впечатление; он кивнул головой, и оба направились к харчевне.

Шесть тонких четырехугольных столбов из красного кирпича поддерживали над главным входом харчевни навес, под которым в ожидании посетителей стояло несколько столиков. Хозяин (звали его Баччо да Риэти, но за темные делишки народ дал ему кличку Отрава, и это прозвище так за ним и осталось) велел когда-то намалевать в простенке между двумя окнами огромное солнце красного цвета, которое живописец сообразно неким астрономическим понятиям, не совсем утраченным и поныне, наделил глазами, носом и ртом да еще золотыми лучами, раздвоенными на концах, как ласточкины хвосты, и заметными днем за целую милю от харчевни. Дом был двухэтажный; комната нижнего этажа служила кухней и столовой; деревянная лестница вела наверх, где жил сам хозяин с семьей, а также спали злополучные путешественники, которым, на беду, случалось провести там ночь.