Эураль, или Действуй, сказал чернокнижник

– Нет. Не хочу. По-моему, не лучшее время.

– Тут я согласен.

Виктор снова свернул сборник в трубочку и принялся бить им по ладони.

– Я как раз сидел на заднем дворе школы. Записывал ребус под названием «Куда делся косинус?» А потом… Потом вдруг почувствовал сильную головную боль. И все. Больше ничего не помню. Проснулся здесь.

– У меня то же самое. Только я ребусы не записывал.

– А где был?

– В лесу.

– Шашлыки жарил?

– Нет.

– А что делал?

Андрей не ответил.

– Это ничего, – Виктор похлопал Андрея по плечу.

Андрея передернуло, и он отстранился. Не потому, что среди фаеристов касаться кого-то не принято. Считается, что истинно верующий обжигает своим Дар-Ла, и если ты его касаешься, то ставишь сей факт под сомнение. Жрецы даже руки друг другу не жмут; только кивок – вместо «Здравствуйте» и «До свидания». Однако Андрей, как уже было сказано, не считал себя убежденным фаеристом. Он просто не верил людям. Нарушение личных границ считал омерзительным. И потому глядел на Виктора с вызовом.

Виктор наверняка это заметил, но виду не подал.

– Я все равно узнаю, – сказал он. – Я всегда нахожу ответы. Мне даже хочется записать тебя в сборник, чтобы решить как задачу. А то больно ты какой-то загадочный.

– Лучше реши, как нам отсюда выбраться, – с легкой дрожью в голосе проговорил Андрей и отвернулся.

– Вот ты деловой! Болтовня с тобой задействует только пять процентов моего мозга, остальные девяносто пять продумывают идеальный план. Кстати, можно спросить?

– Ну?

– А ты не чувствуешь здесь в себе… Ну… Какие-то перемены?

Андрей напрягся. О чем-о чем, но о себе он говорить не любил. Ни с кем. Даже с мамой. А с малознакомыми людьми – тем паче. Это ведь тоже своего рода нарушение границ. Неужели не ясно? Неужели он недостаточно показал, что его трогать не нужно? Ни в каком смысле? Пухлый школьник, очевидно, жил иными принципами. Наглость и вседозволенность.

– Я вот чувствую, – сказал Виктор, не дождавшись ответа Андрея. – Знаешь, меня в детстве все пытались записать в аутисты. От врача к врачу водили – чего это, мол, мальчик такой специфический? Потом благо поняли, что я и впрямь просто-напросто специфический, а вовсе никакой не аутист. Надо же, да? На такие банальные вещи им всем вечно требуется время. А для меня жизнь – это челлендж. Мир кажется мне уравнением с множеством переменных, пазлом, который надо сложить. Но здесь, – Виктор вгляделся куда-то в стену, – я будто десятикратно усилился. Смотрю на кирпич – и могу определить, какая трещинка на нем появилась раньше, а какая – позже. Совладать с этим сложно. Голова кругом. Мыслей – миллиард. Они оценивают абсолютно все. Даже то, что не имеет отношения к делу и нашей с тобой ситуации.

Виктор усмехнулся.

– Но, честно скажу: ощущение офигенное!

Андрей и теперь не стал ничего отвечать. При этом он тоже чувствовал, что его связь с Книгой усилилась, стала материальной. Точно виноградная лоза обвила грудь Андрея и все его мрачные записи. Да, при взгляде на кирпич он видел просто кирпич – с его трещинами, и плевать в какой последовательности они появились.

Зато Андрей слышал отдаленные, неразборчивые голоса.

Теперь он мог себе в этом признаться.

И кто знает, что случится, когда он научится их понимать?

– А ты неразговорчивый, – усмехнулся Виктор.

– Хватит меня анализировать.

– Не могу! Я ж говорю: у меня мозг сам это все делает.

– Ты не обязан озвучивать все, что он делает. Если я озвучу все, что происходит у меня, ты рад не будешь.

– Вот ты и разговорился! Ха!

Андрей вздохнул.

– Давай решим, что делать. Если ты такой гений – говори.

– Так, ну, во-первых, я не гений. Эйнштейн – гений, а я еще не дорос. Во-вторых, я думаю, выход отсюда только один – тот, что мы нашли. Это логично. Если их и несколько, то на других тоже будут написаны какие-то тупые условия, скорее всего – те же самые. Не знаю, какую игру затеяли похитители, но… Короче, поискать другой выход, разумеется, нужно – убедиться в моей правоте, поэтому наш первый шаг – аккуратно пойти по коридору налево. Вдруг я ошибся? Но я бы на это сильно не надеялся.

При всем раздражении к Виктору, Андрей чувствовал благодарность, что тот взял ситуацию в свои руки и предложил план действий. Пусть и не самый оптимистичный.

– Что еще мы имеем: картины с исчезающими героями, – Виктор стал загибать пухлые пальцы, – возможно, этот сапог, хотя не факт. Далее – мы почему-то очутились здесь с важными для нас Книгами. Раз ты не хочешь показать свою, она для тебя важна. Я прав?

– Да.

– Давай сфокусируемся на двери. Мне не дает покоя месседж: «Для начала закончите и расскажите историю». Что за история? Как ее закончить? Как ее рассказать? Как это позволит открыть дверь? Кто нас услышит? Тут есть микрофоны? Может, камеры? История… Что вообще…

Виктор вдруг внимательно посмотрел на Андрея.

– Ты это видел?

– Что?

– Огонь в камине.

– Что – огонь в камине?

– Он вспыхивал каждый раз, когда я произносил: слова «история» – четыре раза, и «рассказать» – один раз. Вот! Видел?!