Ева

Солнце садилось, золотя вершины гор, видневшиеся на фоне ярко-голубого неба. На террасе было тихо, тепло и спокойно, но ум мой не знал покоя. Я глядел без прежнего восхищения на горы. Красота их меня не радовала. Я перевел взгляд на сад. И вдруг снова увидел, что на скамейке сидит какой-то человек. Плечи его опущены, руки зажаты между колен. И тут я узнал его – и словно чья-то ледяная рука сжала мое сердце. Джон Коулсон! Но он умер почти три года назад! Я видел его лежащим в гробу и видел, как потом обтянутый черным крепом гроб с мертвым телом драматурга унесли четверо пожилых мужчин в черном. И все же он сидел в саду, повернувшись ко мне спиной, неподвижный, как человек, погруженный в глубокое раздумье. Я вскочил, подбежал к перилам веранды и стал до боли в глазах всматриваться в того, кто показался мне Джоном. Когда я пригляделся более внимательно, фигура человека, сидящего на скамейке, превратилась в тень, отбрасываемую кустом роз, освещенным последним лучом заходящего солнца. Я долго стоял, вцепившись в перила, чувствуя, как мое сердце бешено бьется и как от ужаса я обливаюсь холодным потом. «Неужели я схожу с ума? – спрашивал я себя. – Что это? Обман зрения или Коулсон действительно пришел обратно из царства мертвых на землю?» Наконец я нашел в себе силы и, дотащившись до стула, сел. Наверное, я слишком много выпил, решил я. Никогда за все те годы, что я считался автором пьесы умершего драматурга, я не воскрешал в своем сознании ни единой детали своего прошлого. Но теперешняя моя работа над пьесой Коулсона, попытки имитировать написанные им диалоги, углубить его мысли привели к тому, что моя память, разбуженная этими внешними раздражителями, так живо восстановила образ, что достаточно было игры света и тени, чтобы мне показалось, что я вижу давно перешедшего в мир иной Джона. Я попытался убедить себя, что это – единственная причина моих галлюцинаций, и все же сердце мое трепетало от ужаса. Темнело. Я продолжал сидеть на террасе, думая о Коулсоне. Я знал, что поступаю беспринципно, превращая его пьесу в киносценарий, но я слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Я не должен был красть пьесу. Но не случись этого – я не стал бы известным писателем и не сидел бы на террасе шикарной виллы в одном из самых очаровательных уголков Калифорнии. Я никогда бы не встретил Кэрол. Я перевел дыхание – и нечего греха таить – я никогда бы не узнал Евы.

– Что ты тут делаешь в темноте? – спросила Кэрол, выходя на террасу. – Видно, не представляешь, сколько часов ты сидишь здесь, дорогой. Уже первый час.

Я вздрогнул от голоса, вернувшего меня к настоящему.

– Я думал, – ответил я и встал, почувствовав боль в затекших ногах и озноб. – Я даже не представлял, что так много времени. Ты кончила?

Жена обняла меня за шею и поцеловала.

– Не сердись, дорогой, – прошептала она мне на ухо. – Я набросала для тебя черновик нового сценария. Теперь тебе останется только подправить его и отвезти Бернштейну. Сценарий получился очень удачным. Ты не сердишься?

Я посмотрел на нее и позавидовал ей. То, что мне вообще не удалось, дается ей так легко.

– Но, Кэрол, ты не должна работать за нас двоих. Это же абсурд. Так дойдет до того, что я буду у тебя на содержании.

– Не сердись, – умоляла она, – ведь я только обобщила твои мысли и замечания Сэма. Даже стенографистка с успехом могла бы выполнить эту работу. Завтра ты все отшлифуешь и отдашь Сэму. Потом Р.Г. просмотрит сценарий, уверена, одобрит его, и тогда тебе действительно придется взяться за работу. Поцелуй меня и не хмурься. – Я поцеловал жену. – Пойдем спать, – сказала она. – Завтра я должна встать очень рано.

– Я сейчас приду, – ответил я, чувствуя, что меня одолевает хандра. – Иди. Я сейчас.

Кэрол пошла в спальню. Я вернулся на террасу и снова посмотрел на освещенную луной скамейку. Она была пуста, я закрыл окна и отправился спать.

16