Ева

— Кто-то должен печатать. Пока по клавишам стучат, жизнь продолжается. Вот и трудись. Теперь ты главный в этом мире. Есть, конечно, ограничения. Например, к должности творца приложены тоска, бессонница и катастрофическая неустроенность. Бытовая и душевная. Ты будешь одинок даже в объятиях любимой женщины. И, разумеется, отныне всё будет раздражать, бесить и отвлекать. Тебе не привыкать, впрочем.

— Подарите лучше мне свою квартиру. А машинку, так и быть, оставьте себе.

— Квартиру могу подарить. Но не стану. Иди, шутник. Всё у тебя будет.

Марк махнул рукой и отвернулся. Я сунул в карман бутылку с остатками виски. Сказал: «Это мне на утро». И побрёл вон. Юли не было видно, спряталась. Паркет качался, лестница подныривала, асфальт на улице коварно пружинил. Рига — приморский город, волнение мостовых вполне объяснимо. Кажется, вечность плёлся до своего чердака. Ещё эта машинка тяжёлая. Из чего её только сделали. Грохнул подарок на стол. Мне показалось на миг, она за мной наблюдает.

Очарование Марковой фантазии отпускало меня. Пустой холодильник не располагал к утопиям. Бельё постиралось давно, тряпки взаимно перекрасились, наверное. Всё прекрасно. Василь Василич забрал деда-мороза и уехал на Крит. Встретит там какую-нибудь себе Пенелопу. Или просто Варю. Юля и Марк полетят в Италию. Ева машет прекрасными голыми ногами на радость англичанам. А мне перепала старая печатная машинка. Десять баксов на базаре. Марк прав в одном, справедливость — выдуманное слово. Он сказал, пока кто-то печатает, жизнь длится. Какая заповедная, исключительная чушь!

Чтобы окончательно разрушить обаяние чужого бреда, я сел за стол и набрал всего одну строку: «В дверь позвонили…»

Посидел пару минут, мрачно ухмыляясь. И, конечно же, не произошло ничего. Никто не знает, где я живу и никто не придёт. Разве что хозяйка за деньгами, так это только в апреле. Ну и славно. У меня есть, где спать и чем заниматься. Соберу свои тексты, слеплю книгу. Потом поеду в Питер.

И я стал сочинять роман. Набрал первую строку:

«Я расскажу вам, как обижаются латвийские женщины. Таковых известно три типа…»

И тут, правда, в дверь позвонили.

Другие опусы М. Станилевского, опубликованные в разных местах под разными именами

О разных видах детства

У девочки Лёли мама красавица, папа психолог, дедушка физик, второй дедушка антисемит. Сами видите, приличная семья. Мать архитектор, рожала дочку исключительно для себя. Это был лучший её проект, глазки синенькие, косички всякие. В холле роддома девчонок ждала счастливая родня. Встречающие построились свиньёй, как крестоносцы. Папы, мамы, тёти и прочая пехота. Они выучили Бенджамена Спока. Они знали, как растить и воспитывать что угодно. Каждый имел в кармане неприкосновенный памперс, кипячёную соску, парацетамол и зелёнку для коленок. Они уже приготовили дом в лесу, где сплошной кислород вокруг и ребёнок сможет дышать, даже если рот занят котлетой. Сами понимаете, тендер на прогулку с младенцем мать выиграла не сразу. Её не считали слабоумной, но и доверяли не вполне.

Прошло полгода. Однажды родственники собрались и решили, пусть всё-таки погуляет. Как-никак, мать. Заслужила.

Для прогулки всё подготовили. Коляску смазали, проверили метеосводки. Девочку завернули в одеяла из шерсти аргентинской ламы, вскормленной эдельвейсами. Коляску установили в сторону природы, чтоб ехала прямо, без всяких опасных поворотов. Матери показали как катать ребёнка: плавно, взад-вперёд, смахивая слёзы умиления. И вот они пошли, пошли…

И вдруг коляска опрокинулась, ребёнок выкатился в траву, как какой-нибудь арбуз.

Расхристаная мать прибегает с быстро нагулявшейся дочерью в руках. Коляску бросила. Голосит, плачет:

— Ребёнок ударилась и теперь вырастет дурой! И что же я за мать такая, ехидна!

И глазами просит какой-нибудь жестокой казни для себя.

Оба деда, физик и антисемит, муж психолог, три бабушки, тёти и прочая пехота, — любой скажет, коляски не опрокидываются. Это всё чьи-то кривые руки надо оторвать. На виноватую посмотрели стальными глазами, но промолчали. Мужчины помчались смущать врачей небывалыми взятками. Женщины напоили мать валерьянкой, уложили в постель. И вот лежит она у раскрытого окна. И слышит Голоса.

— Смотри, вот едет коляска. Наезжает на камень. Ребёнок выпал. Где, где его голова? Опять едет. Опрокидывается. Где голова?

Она подумала: здравствуйте, дорогие мои паранойя и галлюцинации. И посмотрела в окно по привычке, оставшейся со времён психического здоровья. А там бабушки скрутили муляж ребёнка из тряпочек и ходят, роняют. Вместе с коляской. Грейпфрут изображает детскую голову, самая опасная роль. Эксперимент проверяет, можно ли с такой матерью остаться дурой на всю жизнь.

Недавно я ночевал в том доме. Девочке Лёле уже шесть лет. Она сервировала стол и подписала каждую салфетку большими буквами: ЛЁЛЯ. Чтоб никто не сомневался, кто тут самая воспитанная барышня.