Ева и её братья

Тем временем Ева вместе со своим главредом пыталась достучаться до всех возможных изданий, связанных с ВПК. Где-то ей удавалось разместить статьи, клеймившие произвол и превозносившие достоинства её любимого. Главные редакторы и их хозяева, ещё не разобравшиеся в ситуации, были поражены происходящим не меньше самого Конькова. Они думали, что это рейдерский захват оборонного предприятия, и значит, лютый беспредел. Во многом так оно и было.

Ева делала, конечно, всё от неё зависящее, но понимала обречённость этой затеи. Было совершенно очевидно, что эти вопросы решались не общественным мнением и не письмами в защиту главного фигуранта дела, а совсем по-другому. Она разрывалась между жалостью к любимому, ощущением собственного бессилия и зашкаливающей яростью к системе.

Нам всем кажется, что мы свободные в своих решениях, автономные личности. Однако это не совсем так. Одни люди относятся к несправедливости и насилию индифферентно или прагматически, а другим сносит крышу. И те, кто не могут их вынести даже в ущерб собственным интересам, как назло, часто попадают в ситуации, когда им приходится неизбежно сталкиваться с этой несправедливостью и насилием в их самом неприглядном воплощении. Почему это так устроено? Мы притягиваем обстоятельства, которые нас когда-то ранили, дабы в очередной раз попытаться переиграть судьбу. И даже не обязательно, чтобы ранили нас. Могли ранить кого-то из нашей семьи. Их ненависть бурлит в наших сердцах. Пепел Клааса никак не развеивается…

Ева знала, конечно, как закончил свою жизнь её дед. Но не вспоминала. Тем не менее ненависть к системе передалась ей с молоком матери.

Трудно ненавидеть государство как конструкт в целом, хотя у многих получается. Но Еве, как и булгаковской Маргарите, было проще сконцентрироваться, выбрав конкретный объект для вымещения злобы. На место критика Латунского был назначен следователь Пигоров. И хотя он оставался всего лишь пешкой в чужой крупной игре, душная волна ненависти охватывала Еву каждый раз именно тогда, когда она думала об этом мелком поганом козле из прокуратуры. Саша при посещениях адвоката иногда успевал ей позвонить, и Ева знала, что он просто заперт в камере и никакие следственные действия с ним не производятся.

* * *

Ева купила себе новый, но почему-то очень тесный свитер. После первой же носки он порвался под мышкой по шву. Ева решила, что это не беда, взяла иголку, подобрала нитку в тон и стала зашивать. Рядом сидел её старый любимый мишка, тот самый, который спасся вместе с ней при пожаре, а теперь служил иногда подушечкой для булавок. Мысли её витали далеко и в основном около Саши. Потом они естественным образом перетекли на его дела и задели Сашиного оппонента.

Её чувство справедливости начало привычно бунтовать, гнев переполнил её всю, и, закончив со свитером, она непроизвольно с силой воткнула иголку в грудь ни в чём не повинного медведя. Раздался хруст, Ева пришла в себя, ей стало жалко свою игрушку. Она прижала плюшевого друга к груди и попыталась вынуть иглу, но та застряла в нём, и после долгих ковыряний Еве досталась только половина иголки.

Ночью Еве приснился странный сон. В этом сне ивритские буквы, которые она изучала, выскочили из её священной книги и облепили её родного теддибира[18]. Он на глазах вырос в ужасного монстра и начал душить непонятно откуда взявшегося следователя Пигорова. И не то чтобы Ева бросилась их разнимать, скорее она с наслаждением наблюдала за этой картиной.

Через пару дней адвокат Александра в телефонном разговоре случайно обмолвился, что дело передали другому следователю в связи с неожиданным и, прямо скажем, насильственным выбытием Пигорова из правоохранительных рядов. На него напали вечером в подъезде и нанесли тяжкие телесные повреждения, а попросту пырнули ножом в живот. При этом ограбили. Так что непонятно: то ли кому-то на дозу не хватало, то ли заказуха. Камера зафиксировала какого-то ханурика в бейсболке, закрывающей лицо. Пустой Ванин бумажник нашли в ближайшей мусорке, рядом – шприц без отпечатков. Сам Пигоров сейчас в больнице в тяжёлом состоянии, но жив.

Ева сначала порадовалась тому, что справедливость всё-таки иногда торжествует. Но что-то беспокоило её во всей этой истории. Что-то давно прочитанное и забытое. Что-то из детства. Это что-то просто-таки не давало работать. Ева сидела в офисе и пыталась редактировать статью, но вместо этого её красный фломастер рисовал на бумаге сказочных принцесс в пышных кринолинах. Это вообще была её излюбленная художественная тема ещё со времен «Анжелики», пришедшейся на трудное детство.

Вдруг Еву прошиб пот, и не холодный, а горячий. Она вспомнила «Королеву Марго». Тогда тоже носили фижмы, как у нее на рисунках. И там было колдовство с помощью иголки, насылаемая порча. Ева выскочила из офиса и побежала в книжный, дома она такую литературу не хранила. «Но я же не хотела, не хотела!» – заливался один голос внутри. «Ты свою душу погубила!» – отвечал ему второй. И оба были серьёзны. Какую душу?

Ева вспомнила о ночной Мириам…