Ева и головы

Вокруг все говорили о войне. Предвкушали её на разные лады, Ева слушала, а потом повернулась к Эдгару.

— По-ихнему выходит, будто война — это когда приходишь, чтобы поесть и попить вдоволь. И забрать себе коней и женщин.

— Я тоже не знаю, что такое война, — вздохнул Эдгар. — Я знаю, что они не такие воины, рядом с которыми хочешь сражаться.

Подумав, он прибавил.

— Я вообще не хочу сражаться, если честно. Захочет ли гроб Господень оставаться в руках таких людей?

— Ты говоришь так, будто он может уползти, как большая ящерица.

— Если бы мог, — вздохнул Эдгар ещё раз. Настроение у него было такое, какое бывает у старика, который задумал посвятить вечер хорошим воспоминаниям за бутылкой сидра. — Но, с другой стороны, каких только чудес на свете не случается…

Армия господня принялась устраиваться на ночлег задолго до заката. Слева замаячили крыши какой-то деревеньки, и часть воинства, из тех, кто сохранил ещё немного сил, с улюлюканьем бросились в ту сторону. Остальные ковыляли следом.

— Уж не надеются ли они там встретить сарацинов, — пробормотал Эдгар, и лицо его вытянулось.

— Только евреев, мой друг, — сказал карлик. Из одного угла его рта в другой кочевала травинка. — Это бельмо на глазу добрых людей. У меня ноги слишком коротки, чтобы бегать за ними, но другие — пускай бегают. Я не возражаю.

— Мы поедем дальше, — сказал Эдгар, приставив ладонь козырьком к глазам и глядя на деревушку. Казалось, будто все жители слишком рано отправились ко сну и, приглядевшись, Ева заметила, помимо закрытых наглухо дверей, затворенные ворота. На улицах не было даже собак, не говоря уж о прочей скотине.

Лицо Бахуса приобрело озабоченное выражение.

— Лучше бы вам остаться с нами. Впереди шли прокажённые. Именно поэтому мы не слишком торопимся, — он сплюнул. — Шваль. Отрепье. Не понимаю, как они собираются не развалиться до того, как доберутся до святого города. И на что они надеются? На исцеление? Ха! Знаешь, нам иногда встречаются части их тел. То ещё зрелище.

Тем не менее, Эдгар и Ева поехали дальше и встали на ночлег между прокажёнными, которые издалека напоминали один большой ком грязи, и прочим воинством. Ева не знала, нашивали ли больные на свои одежды кресты, да и не хотела это знать. Когда они с Эдгаром смотрели назад, то видели, как над крышами деревеньки поднимается облако дыма.

Нескольких больных они всё-таки догнали. Калеки, потерявшие человеческий облик, они с упорством колченого пса, которому кинули кость, ковыляли вперёд. Однако, заслышав грохот повозки, обернулись и хором завопили что-то нечленораздельное, протягиваяруки. Еве захотелось ослепнуть; но даже стоило ей закрыть глаза, как перед внутренним взором начинали мелькать провалившиеся носы, ушные раковины, держащиеся на лоскутах кожи, кожа, слезающая целыми пластами, будто яблочная кожура, которую счищали ножом.

Лошадь, испуганно взвизгнув, понесла. Грохот стоял такой, будто упала большая башня, вроде колокольни собора в Ульме, но сквозь него были ясно различимы издаваемые больными лепрой звуки. И ещё звуки, клокотавшие у Эдгара в горле: или он пытался говорить по-ослиному, или сдерживал тошноту.

Проехав ещё немного, Эдгар и Ева решили остановиться в дубовой роще, которая ютилась в небольшом ущелье, вползая на его стенки корнями и утопая в листьях папоротника. Когда в ущелье попадал ветерок, даже самый небольшой, ветки наклонившихся под разными углами стволов начинали стучать друг об друга, точно призывая станцевать с ними быстрый танец. Тем не менее, здесь было спокойно.

— Переждём, пока они все пройдут, — сказал Эдгар. — О, Господи! Тысячи раз заклинаю: прости мне мою трусость.

Он уныло посмотрел на Еву.

— Знаешь, мне стоило остаться там и посвятить столько времени, сколько нужно, чтобы вылечить больных. Можешь себе это представить, маленькая летняя стрекоза, я путешествовал по миру, чтобы руки мои имели для людей какую-то пользу. Но теперь я стал труслив и жалок, а сердце моё и разум заняты другим.

Ева принюхивалась к содержимому сумок, стараясь угадать, на дне какой из них схоронены остатки еды. Она не знала, что ответить великану, но точно знала, что обратно ей не хотелось. Зато было, что сказать его светлости. Девочка откинула крышку сундука.

— Нам пришлось сказать, что ты — это святые мощи, — сказала она с упрёком. — Увидь ты глаза всех этих людей, ты бы сам не захотел бы показываться из сундука.

Когда скромный ужин переместился в животы, и Ева лежала на спине, наблюдая, как заваривается в просветах между листвой темнота, настало время для приёма гостей. Гость пришёл к ним с той стороны, где встали на ночлег прокажённые, остановился в двух десятках шагов, вытянув шею и хлопая глазами.