Ева и головы

Чтобы проникнуть сквозь чахлые мышцы на животе потребовалось колоссальное усилие. Бедняга зарычал, дёрнулся, но верёвки, которыми предусмотрительно спутали ему руки, держали крепко. Судя по тому, что глаза, как впавшие в спячку животные, не торопились показываться из-под век, мужчина по-прежнему оставался в забытьи.

Эдгар вёл надрез, придерживая одной рукой грудную клетку. Он не стал протыкать опухоль, но резал рядом, так, будто подкапывает дерево и хочет долезть до самых корней. Тряпки и отрезки ткани, которыми обложили живот, быстро намокали от крови. На них пошла собственная же одежда мужчины — он лежал на козлах в одних только подштанниках и походил на какой-то непонятный корнеплод, вывороченный из земли проходящей коровой. Еве его плоть напоминала гриб; она смотрела из-под локтя Эдгара и боялась, как бы всё, что есть там, внутри, в человеке, сейчас не вывалилось, как из худого мешка.

Эдгар работал, иногда наклоняясь так, что кончик носа касался живота мужчины. Он дул на выступающие крупные, как градины, капли крови, и те превращались в длинные полосы.

Ночь полностью вступила в свои права. Молодой священник исчез. Через несколько минут в церкви должна начаться служба. Придёт ли на неё кто-нибудь, если почти весь город и все, кто приехали с караваном, собрались сейчас на закутке, называемом центральной площадью? Те, кто приходил позже, подходили, привлечённые необыкновенной тишиной. Казалось, в воздухе витает запах грозы, и хотя небеса заполнены тучами, настоящей грозы не ожидалось. Ожидалась только та, что разражается в людских душах.

Лекарь резко, судорожно сглотнул. Кадык на его шее болезненно дёрнулся. Надрез уже достаточен, чтобы отогнуть край плоти и заглянуть в нутро живота, и Эдгар сделал это, искусно орудуя кареткой. Тёплый мясной запах налетающий ветерок рвал на части и разносил по окрестностям. Вороны, им привлечённые, рассаживались по заборам и козырькам крыш. Мотыльки бились в стекло лампы; Ева как раз наблюдала за ними, боясь, как бы один случайно не залетел в рану, когда Эдгар, отстранившись от надреза, бросил на неё взгляд.

— Посмотри. Ты тоже это видишь?

По тому, как дёргалось, будто плохо подогнанная маска, лицо цирюльника, Ева поняла, что выдержка вот-вот изменит Эдгару. Она просунула голову между его рук и заглянула в кровоточащую расселину.

— Что это? Рука?

Это и правда была рука, крохотная, как будто детская, ручка. Покрытая красноватой слизью, она начиналась где-то у позвоночника и, изгибаясь в локте, упиралась костяшками пальцев в живот мужчины, создавая то напряжение тканей, которое они видели, когда осматривали живот. Было ещё много чего — кишки, размером и длинной, насколько могла судить Ева, почти как у свиньи, какие-то мешочки, колышущиеся, будто дышащие, свертки и трубки… Но всё не так — всё это смещено, раскидано, повергнуто в хаос неведомо откуда взявшейся конечностью. Девочка увидела желудок в сетке синих вен, и подумала, что он выглядит точь-в-точь как мешок, полный птичьих перьев. Если его сжать, может, они фонтаном взметнутся изо рта мужчины.

— Неисповедимы мысли господни, — бормотал Эдгар без остановки. — Мысли господни… нельзя, чтобы это видел кто-то, кроме нас. Что мне делать?

Ева взглядом спросила разрешения, но Эдгару не было никакого дела — он был занят очередным разговором с самим собой, скорее всего, как и прочие, бесплодным. Тогда девочка дотронулась до конечности. Холодная, скользкая, неживая… или нет? Какое-то внутреннее сопротивление, такое, что сразу не почувствуешь.

— У него родится ребёночек?

— Такого не бывает, — Эдгар бросил на Еву короткий взгляд. — Никогда мужчина не сможет родить ребёнка. Это знак, символ, но вот только — какой?

В толпе возникло движение — то в толпу влились уличные музыканты, артисты, нищие, женщины, расхваливающие себя на все лады; словом, все, кто сопровождает сборища народу везде, где бы этот народ не изволил собраться. Они вылезли откуда-то все разом, словно многоножки после захода солнца, тут же принялись баламутить людскую массу, требуя у всех подряд денег, запевая хриплыми голосами песни, наигрывая продрогшими руками что-то на музыкальных инструментах… первые шарики, пущенные руками жонглёров, взмыли в воздух — в сером мире они тоже казались до странности серыми. Ева дежурно поразилась, откуда бы в столь мрачном месте взялся столь яркий и разношёрстный люд, но потом подумала, что все эти бродяги, наверное, вроде мошек, что сопровождают стада коров — повсюду следует за мастером каравана и его свитой.

Но люди мало реагировали на развлечения. Они все, как один, смотрели в сторону их невзрачной телеги, где Эдгар пытался прекратить бешеную пляску своих рук.

Пар от доброй сотни ртов поднимался к небу, обесцвечивая его на манер города.

Девочка дёрнула великана за рукав.

— Что ты будешь делать?

Эдгар как будто забыл о необходимости что-то делать. Он шевелил губами, не то проговаривая про себя молитву, не то пытаясь успокоиться, и только когда Ева спросила повторно, глаза великана сфокусировались на ней.