К концу недели правительство сумело взять ситуацию в столице под контроль, и Генерал с чистой совестью отправился на свой личный остров, чтобы немного полежать пузом кверху под ласковым карибским солнцем. Он был уверен, что теперь даже сны и самые сокровенные мысли его подданных будут известны ему заранее и прочитаны, как открытая книга. Он собирался безмятежно править до конца своих дней, предоставив почетное право охранять существующий порядок вещей и себя лично наделенному особыми полномочиями Человеку с Гарденией; в обязанности главного ответственного за безопасность страны входило вести слежку и обеспечивать подавление любого намека на заговор, будь то в армейских казармах или на улицах. Кроме того, Генерал был уверен, что сверкнувшая над страной молния демократии была лишь краткой вспышкой, не способной оставить заметный след в памяти народа. Результатом силового противостояния народа и власти стали несколько десятков погибших и казненных, а также бессчетное количество арестованных или высланных из страны. Все это не могло не повлиять на установление стабильного порядка в столице. Кроме того, на улице Республики вновь открылись все существовавшие до восстания бордели, притоны и вертепы. Их сотрудницы и обслуживающий персонал вернулись к исполнению своих обязанностей как ни в чем не бывало. Власти продолжали получать свой процент с этого формально незаконного бизнеса, а сам новый министр крепко обосновался на своем посту, отдав начальнику полиции вполне разумный в такой ситуации приказ: оставить в покое всякий сброд и сосредоточиться, как в былые годы, на преследовании политической оппозиции, а также на отлове на столичных улицах всякого рода сумасшедших и попрошаек, коих следовало брить наголо, подвергать дезинфекции и вывозить из города на глухие проселочные дороги, где они, скорее всего, и сгинут вполне естественным образом. Узнав о том, что в народе его называют тираном и палачом, Генерал даже не изменился в лице; в глубине души он был уверен, что все обвинения в жестокости, коррупции и злоупотреблении властью лишь способствуют укреплению его престижа среди подданных. Такова была точка зрения самого Отца-Благодетеля, и ее же придерживался любой следующий правитель страны. Согласно этой теории, народ обожествлял и почитал лишь отважных, суровых и волевых правителей, а такие качества, как честность и благородство, толпа расценивала как слабости, простительные монахам или женщинам, но никак не украшающие настоящего мужчину, тем более того, кто стоит во главе государства. Нет, безусловно, всякого рода умники и книжные черви тоже нужны стране, для того чтобы связно выражать на бумаге, в песнях и изобразительном искусстве искреннее почтение, которое испытывает народ к своему правителю; пару-тройку самых прикормленных властью интеллигентов следовало назначить ответственными за включение героической биографии правителя в школьные учебники, но при всем том в час отчаянной борьбы за власть на успех может рассчитывать только решительный и безжалостный вождь, внушающий ужас как своим политическим оппонентам, так и подданным.
Много дней бродила я по улицам из одного района города в другой. В Восстании Падших я не участвовала и всячески старалась избегать митингов, драк и других беспорядков. Несмотря на то что мама постоянно сопровождала меня, поначалу мне было не по себе: в груди что-то жгло, а во рту все время было сухо и почему-то горько, словно мне набили его песком. Впрочем, через некоторое время я вполне освоилась и примирилась с бездомной жизнью. О привитой с детства как крестной, так и Эльвирой привычке к чистоте пришлось забыть: я старалась пореже подходить к фонтанам и общественным водопроводным колонкам на улице, да и то чтобы попить, а не ради мытья. Я превратилась в странное, покрытое слоем грязи существо, которое днем бесцельно бродило по городу, питаясь тем, что удалось раздобыть, а по ночам пряталось в каком-нибудь темном углу, чтобы не попасться на глаза патрулю во время комендантского часа, когда город полностью переходил под власть Службы безопасности.
В один из таких дней, часов в шесть вечера, я познакомилась с Риадом Халаби. Я стояла на перекрестке двух незнакомых улиц, а он шел по тротуару и остановился, чтобы повнимательнее рассмотреть меня. Я подняла взгляд и увидела перед собой мужчину средних лет, довольно полного, с печальными глазами под тяжелыми, словно набухшими, веками. Кажется, тогда он был в светлом костюме и рубашке с галстуком, но позже я надолго запомнила его безупречно подобранные батистовые гавайские рубахи, которые через некоторое время мне пришлось в огромном количестве гладить со всей возможной тщательностью и старанием.
– Эй, девочка… – донесся до меня его гнусавый голос.