— Раз-ми-ни-ровали, — проскандировал Сережа.
— О Господи… Нашли кого-нибудь?
— Никого. Кавказцев высылают, — это было слышно отчетливо.
— Ну и черт с ними, они давно нарывались. Ладно, я с утра буду!
— Хорошо, — вяло сказал муж.
Катька вернулась в теплый дом. Улей и сад, повторяла она про себя, улей и сад. Вот он сад, запущенный, но милый, усадебный. Вот я в освещенном деревянном доме среди черного нежилого пространства. Вот мужчина, которого я люблю, половина моей души. Все для счастья, даже катастрофа, без которой я счастья не мыслю. И если бы не выбирать пятерых счастливцев, которых мне надлежит спасти, — я не ждала бы для себя ничего лучшего.
— Ну ладно, — сказал Игорь. — Ты почитай, я пойду там смажу кое-что. «Техники» полный шкаф, там фантастику печатали. Я через полчасика приду.
— Игорь, что там можно смазывать?
— То, что ты чуть не оторвала. Она же только с виду монолитная.
— А как ты в темноте?
— Милая, — сказал Игорь, высокомерно оборачиваясь в дверях, — я ее с завязанными глазами собрать-разобрать могу, как у вас в армии — автомат Калашникова. Ты имеешь дело со спецом третьей категории.
— А почему третьей?
— Потому что четвертая только у спасателей, — бросил он небрежно, взял фонарик и удалился в сарай, оставив Катьку в комнате.
Обстановки было мало — платяной шкаф, кровать, старая тумба с деревянной шкатулкой. Шкатулка вся потемнела, но на ней еще была различима инкрустация — виньетки, гибкие лилии, ранний модерн. Катька очень любила вещи этого времени, да и само время любила, хотя несколько стыдилась собственного дурновкусия: Тулуз-Лотрек, Бердслей… Для художника пристрастие к этому стилю было чем-то вроде дилетантской любви полуинтеллигентных девушек к серебряному веку, о котором они понятия не имели. Серебряный век был прежде всего эпохой махровой пошлятины, и Бердслей был пошлятина, но тут уж Катька ничего не могла с собой поделать. В конце концов, куда большим моветоном было превозносить Филонова или утверждать, что нет никого выше Ван Гога, вот там живопись, а все остальное литература. На их курсе в полиграфе были такие гении, пускатели пыли в глаза, — рисовали они, как правило, очень посредственно, но трудоустроились исправно, ибо умели себя подать. Катька понимала, что лазить в шкатулку нехорошо, — но ведь это, в конце концов, не игоревы вещи и не его дача; будь тут что-то секретное — он бы вряд ли оставил ее наедине с ними. Она бережно сняла тяжелую шкатулку с тумбы, поставила ее на пол около печки, уселась рядом и открыла.