Эвакуатор

— А больше бы никого, пожалуй. А, вру. Щербакова взял бы.

— Типа национальное достояние?

— Ага. Больше тут брать некого.

— Щербаков в случае чего раньше тебя уедет.

Почему наш муж любил Щербакова — было вовсе уж непонятно; наверное, он не отличался в этом смысле от основной массы его противноватых поклонников, находивших в Щербакове источник умилительного самодовольства. Через него они приобщались к чему-то необыкновенно умному, хотя чего там было умного? — перекисший советский романтизм с множеством заморских слов… Катька бы лучше взяла Кашина, хотя и он совершенно скурвился в последнее время.

— А! Веллера бы взял, пусть байки рассказывает.

Да, Веллер ему нравился, Веллером была заставлена целая полка — идеальный писатель для альпинистов, алкоголиков, компьютерщиков и прочих неудачников; ведь и их разговоры состояли либо из монотонных баек про то, как лейтенант утопил в очке документ и полдня доставал его, либо из невыносимой банальщины на тему «смысл жизни». Веллер попадал в эту таргет-категорию с меткостью самонаводящейся ракеты. Катька представила Веллера в ракете: он с первой секунды начал бы учить Игоря правильно ею управлять. К чертям Веллера, ему и тут ничего не сделается. Придут оккупанты — научит их оккупировать.

Голова ее теперь работала лихорадочно, упорно, маниакально, — она понимала теперь, что такое сознание сумасшедшего. В нем не остается места ни для чего, кроме сверхидеи, все зациклено на ней: в сущности, норма — это и есть разнообразие, способность переключаться с одного на другое. С ума сходит всякий, кто ждет опоздавшего ребенка, всякий, кто прислушивается к боли, приговоренный, реже влюбленный — нет более противоестественного и гнусного состояния, чем сосредоточенность на единственной, раскаленной болевой точке; если профессия эвакуатора в самом деле состояла из этого — она надламывала психику непоправимо. Разница была в том, что Игорь эвакуировал чужих — по чужим так сходить с ума не будешь, хотя кто их знает, на Альфе: если они придают смерти большее значение, чем жизни, не исключено и это извращение — страдать за другого больше, чем за себя.