Эвакуатор

Далеко впереди, метрах в двухстах, сквозь дымку вырисовывался мощный колонноподобный силуэт: огромная лейка, уходящая в невидимую высоту, стояла в конце платформы, и к ней, толкаясь, теряя вещи, распихивая нерасторопных, бежала монолитная толпа. Катька не могла разглядеть отдельных существ – кажется, они были в самом деле похожи на землян, но попадались среди них и совсем необычные, похожие то на сгустки дыма, то на стоящую вертикально змею, то на чернильную кляксу; все это шло, бежало, катилось, толкалось, прилипало к земле, отдиралось, снова волоклось в общем потоке, и от жалкого шествия шли физически осязаемые волны ужаса. Земля вибрировала от топота, и неслышный, ультразвуковой вой плыл над руинами вокзала – Игорь и Лынгун болезненно морщились, им-то он был внятен.

Неожиданно все тот же мягкий металлический голос донесся из динамика на покореженном столбе – столб погнулся, но динамик уцелел, только в голосе звучали теперь новые, повелительные обертоны.

– Надо спешить, – перевел Игорь. – Эта ракета – последняя, больше рейсов не будет.

– А куда они летят? – спросила Катька. – На Землю?

– Нет, в эвакуацию.

– Куда?! Ты же говорил, что вокруг на двести парсеков нет жилых планет, кроме нас и вас…

– Есть резервная планета, – сказал Игорь. – Да их до черта вообще. Ты что, правда подумала, что их две? Вот центропупизм… Полно их.

– Вы что, просто всех нас взять не можете?

– Не можем, – сказал Игорь, опустив глаза.

– А вас всех, значит, отправить отсюда можете?

– А нас всех можем, – сказал он с вызовом.

– А мы, значит, низший сорт?

Он молчал, но тут к Катьке подскочил Лынгун. Выражение лица у него было неожиданно осмысленное, какого никогда не бывало на Земле, – жалкое, умоляющее, но разумное. Он тоненько выл и указывал на ракету, подпрыгивал, бежал на месте – по всему было видно, что умолял поторопиться.

– Он говорит, что мы не успеем, – перевел Игорь. – Говорит, потом все объяснит. Она правда сейчас стартует, Кать. Эта большая, не то что наша. Сейчас сказали, что она точно последняя. Не успеем ни черта, все тут сдохнем.

– Ну ладно, – сказала вдруг бабушка. – Сяду я, что ли, отдохну.

Она с великолепным спокойствием уселась на свой древний чемодан на колесиках и отерла пот со лба.

– Жарко, – сочувственно сказал дядя Боря.

– Кира Борисовна, – умоляюще произнес Игорь. – Ну еще чуть-чуть, милая моя, тут же двести метров…

– И никуда я не поеду, – бабушка вытащила из кармана сложенную вчетверо газету и теперь невозмутимо обмахивалась ею. – И в сорок первом году никуда не поехала, и сейчас никуда не поеду…

– Да ты ведь уже поехала сюда, – чуть не плача, обняла ее Катька. – Ну чего ты, дойдем…

– И сюда не надо было ехать, это мне Господь знак дает. Я сверху видала, ничего, жить можно. Нечего нам тут. Еще куда поедем, потом еще куда… Где родился, там пригодился. И тебе, Игорь, нечего. И так уж сколько лет родину не видел. Отца хошь повидать, мать…

– Отца у меня нет, – сказал Игорь, – а мать, скорее всего, уже в ракете. Да, действительно, устал я чего-то…

Он сел у ног бабушки и погладил платформу руками, как Штирлиц перед возвращением в Берлин.

– Очень я любил это место, – сказал он и задохнулся. – Много раз возвращался сюда.

Мимо них с трудом, еле отрывая черное, дымное тело от усыпанного крошкой бетона, полз какой-то абориген – видимо, раненый, судя по липкому следу, тянувшемуся за ним. Он никак не поспевал за всеми, но страшно торопился. Может, его затоптали свои же, а может, он был куда-то ранен – по нему никак нельзя было понять куда. Тело его было бесформенным и зыбким, и по нему все время бежала дрожь, словно перекатывались волны; весь он был устремлен к спасительной ракете, но силы покидали его, и наконец он безвольно растекся по перрону, продолжая вздрагивать и мелко зыбиться.

– Кто это? – спросила Катька.

– Метаморф. У нас много таких. Это вторая форма жизни, мы всегда уживались нормально. Они разные могут быть. Любую форму принимают.

– А сейчас что с ним?

– Ранен, наверное. Откуда я знаю.

Бабушка встала, раскрыла чемодан, достала оттуда ночную рубашку, быстро порвала ее на бинты, без тени брезгливости нагнулась к метаморфу и принялась его перевязывать. Она ловко пропустила полосу ткани под его скользкое тело, и еще, и еще раз, – тонкая льняная полоска сразу набухла черной слизью.

– Как вы его бинтуете? – спросил Игорь. – Это же метаморф, я говорю. Вы не знаете, где у него что…

– И-и, милый, – прокряхтела бабушка. – Я в сорок первом году не таких бинтовала.

Метаморф благодарно приподнял что-то и издал нежное урчание.

В эту секунду перрон содрогнулся, из-под огромной лейки вырвались языки пламени, и она медленно, чуть кренясь вправо, словно из нее собирались напоследок полить родную почву, пошла вверх, вверх, вверх – туда, где сквозь красный туман клопом ползло солнце. Солнце ползало по небу двумя клопами, вспомнила Катька. Откуда, собственно, я знаю эти стихи, кто написал их – и откуда знал? Почему оно двоится – не потому ли, что наблюдатель треснулся головой?