Евангелие лжецов (ЛП)

За день до Песаха наступает время приготовления мацы — плоский пресный хлеб, который они будут есть всю следующую неделю. Мучные лепешки постоят всю ночь, она завернет их в материю и положит их в каменный кувшин подальше от насекомых и плесени. Она кладет плоский камень на огонь, берет три меры муки из кувшина и ставит рядом ведро холодной чистой воды из колодца. Она начинает смешивать воду с мукой — торопясь, потому что мать учила ее делать мацу как можно быстро — вымешивает тесто в круглые лепешки и начинает отбивать тесто ладонью до самой тоньшины. Заостренной деревянной палочкой она оставляет точки на поверхности каждой лепешки, затем быстро бросает их на горячий камень, где они начинают тут же пузыриться и твердеть, и пахнуть дымом дерева и чешуйками обожженной муки.

Когда она отрывается взглядом от работы, она видит, что Гидон наблюдает за ней. Трудно сказать, как долго он находится здесь. Он смотрит на нее с огромной нежностью. Он, должно быть, видит, как его мать занимается выпечкой.

«Мы трапезничали ими в последний раз с Иехошуа», наконец говорит он.

Кровь холодится в ней, и кости застывают пеплом. Она не хочет ничего знать, что делали они. Она очень хочет знать, что делали они. Рот ее пытается произнести: «Не говори мне». Дыхание ее стремится попросить у него каждой подробности. Она жаждет каждого пропущенного ею момента. Она хочет спросить: остались ли крошки в его бороде от пресного хлеба. Вспомнил ли он поменять одежду перед праздником? Кто заметит такое, если не мать? Желание, скрутившееся в ней пружиной, почти готово развернуться, выпрыгнуть наружу: желание взвыть и выкрикнуть, почему я не была там, на последней трапезе, почему я не заставила его пойти домой?

Все это всколыхается в ней. Она бросает еще один круг мацы на горячий камень. Она смотрит на Гидона.

«Мне не хватает его тоже», говорит юноша.

И она не может сдержаться. Слезы — в ее глазах. Голос ее трескается, и она произносит: «Ты не знаешь, что это такое, когда его не хватает».

Она стряхивает крошки сырого теста с кончиков пальцев и берет плоскую лепешку с камня.

Глаза Гидона тоже наполнены слезами.

Он говорит: «У меня нет твоего права».

Она заканчивает печь, заворачивая хлеб в материю. Ее сестра скоро прибудет с ягнятиной, и поэтому она присыпает огонь золой и углями, а потом кладет поверх иссоп и травы, специально засушенные ею для этой оказии. Гидон приносит охапку зеленых ветвей для дымного костра и отделяет высохшие поленья, которые будут гореть дольше и ровнее.

Она спрашивает: «Он когда-нибудь говорил обо мне?»

Гидон не отвечает какое-то время, раздумывая. Ей видно, как он пытается быть добрым к ней.

«Он говорил о своем отце», произносит он, «или рассказывал истории о хорошем отце, и тот отец, мне кажется, был Бог, царствующий над нами. Есть много историй и слов, где он говорил об отцах».

«Но не о матерях?» спрашивает она.

Он медленно качает головой, и видит она, как в нем появляется какая — то мысль.

«Он рассказывал историю о вдове», говорит он. «Возможно, та вдова напомнила ему о тебе?»

«Возможно», соглашается она.

Она верит Гидону, что ее сын не говорил о ней и не спрашивал о ней или даже не думал о ней. Он сознательно отстранился от нее давным-давно.

Люди говорили, что он был не в своем уме.

Они решились пойти и услышать его речи. Говорили, что он ходит по большому кругу через Хошайю и Кану к Емеку. Предстоял длинный путь — четверть дня или чуть меньше. Иосефа не будет дома несколько дней, и им не нужно будет объяснять, где они были. Это было бы очень плохо — врать ему, но все братья согласились, и если кто-нибудь из младших пробормотал бы что-то, они все заявили бы, что ничего не знаем — привиделось ли, приснилось ли. Иехошуа был их старшим братом, и все хотели увидеться с ним.

Они взяли осла, нагрузили его бурдюками с водой, хлебом, сыром и пошли. В С’де Нахале они повстречались женщину с непокрытой головой, которая несла у своей груди младенц, запеленутого в шерстяное одеяло.

Та спросила их: «Вы идете, чтобы увидеть учителя?»

Иов открыл было рот ответить, но Мириам перебила его.

«Что это за учитель?» сказала она.

Женщина проверила своего беспокойного ребенка, чья ручка высовывалась из пеленок, словно пыталась ухватиться за сосок груди. Хотя грудь ее была прикрыта, старшие посмотрели в сторону, отвернувшись в отвращении или от стыда.

Она пожала плечами. «Какой-то учитель. Я видела одного прошлой зимой, который вытащил живую змею из Рахели, а у нее болел живот. Ее стошнило, и змея появилась и уползла вся в ее крови и скользкая такая. Рахели сначала стало лучше после этого, а потом ей стало хуже, и потом она умерла».

«Так это тот же учитель?»

Женщина покачала головой. «Мы не приняли бы его в Емеке. Нет, а этот будет вылечивать, я думаю, как и все остальные. У вас болеет кто-то?»