– Книга вроде вашей, – сказал, наконец, Баум, – порождает в
индустрии вроде
– «Элизиум» – уважаемое издательство научной литературы, – ответил Тео.
– Конечно-конечно, – легко согласился Баум. – Именно так – или было так всего два года назад – мелкая рыбешка, вечный неудачник, воробей, кружащий над гиенами в надежде, что, когда они нажрутся, на земле, глядишь, и останется кусочек мяса, который эти зверюги прозевали, – будет и ему что поклевать.
Тон Баума стал более жестким. Впервые с той минуты, как Тео вошел в его кабинет, Баум утратил сходство с мирным владельцем букинистического магазина.
– А потом, два года назад, на одном из разудалых массовых побоищ, которые именуются у издателей книжными ярмарками, – после того, как все самоочевидные «большие книги» уже растащили, покрыв землю кровавыми следами, а мне, как обычно, остались лишь потроха да обломки ногтей, – я наткнулся на рукопись норвежской учительницы, переведенную человеком, никаким языком уверенно не владевшим, и описывавшую игры, которые родителям следует проводить с детьми, чтобы обучить их арифметике. Эта книжечка, как вы наверняка знаете, неожиданно стала бестселлером «Элизиума». Она обскакала каждую из книг той ярмарки, все разрекламированные романы, проданные там с аукциона за астрономические суммы, все рукописи, приезжавшие туда на лимузинах с личными водителями, все покрытые позолотой пробные оттиски. Она растоптала их маленькими норвежскими ножками в вязанных ботиночках. А мы каждую неделю продавали тысячи экземпляров озабоченным родителям, которым хотелось, укладывая своих деток спать, распевать с ними таблицу умножения.
Тео молчал. Когда человек забирается на любимого конька, лучше всего дать ему выговориться.
– Я кажусь вам озлобленным, Тео? Хорошо, я озлоблен. Слишком много лет я был воробьем, порхавшим над гиенами. Я состарился, ожидая, когда мне улыбнется удача. И очень хорошо понимаю, что моя детская книжечка по арифметике вовсе не подтолкнет престижных авторов к тому, чтобы они начали отдавать «Элизиуму» очередные свои шедевры. Эта самая «Умножь свою песенку» так и останется счастливой случайностью, а на следующей Франкфуртской ярмарке на меня навалится орда литературных агентов, которые постараются всучить мне книжки о том, как обучить собаку геометрии с помощью джазового балета.
– Моя книга не о том, как обучать собак геометрии, –
напомнил ему Тео. – Ради Бога, мистер Баум, это же новое Евангелие.
Остававшийся до сей поры неизвестным рассказ о жизни и смерти Иисуса,
написанный на арамейском, языке, на котором говорил Иисус. Единственное,
фактически, Евангелие, написанное на арамейском – все остальные писались на
греческом. И созданное раньше, на много лет раньше, чем Евангелия от Матфея,
Марка, Луки и Иоанна. Я не понимаю, почему издатели не ухватываются за нее
обеими руками – девяносто девять и девяносто девять сотых процента книг не
могут похвастаться ни такой значительностью, ни
Баум грустно улыбнулся:
– Тео, вы все время называете ее
– Я написал для лингвистических журналов кучу статей об арамейском языке, – сказал Тео.
– И, нисколько не сомневаюсь, получили в награду по два-три номера этих журналов. Не двести пятьдесят тысяч долларов. – Прежде чем Тео успел возразить, Баум продолжил: – Препятствие номер два – свитки, понятное дело, были вами похищены. Именно поэтому «Оксфорд юниверсити пресс», «Пингвин» и все прочие не захотели связываться с вами – и вы это понимаете.
Такого заявления Тео ждал. И загодя подготовил защитительную речь.