Евангелие огня

Глаза женщины сузились, между бровей обозначилась складка – она пыталась понять, знакомо ли ей это название.

– Не думаю… простите; не думаю, что она мне попадалась.

Облегчение Тео испытал настолько сильное, что даже улыбнулся. Похоже, Бог все-таки есть.

– Не страшно, – сказал он.

– Мы с мужем поженились не так уж и давно, – пояснила женщина. – Времени для чтение у нас теперь остается меньше, чем было когда-то.

– Не страшно.

– А ваша книга пользуется успехом? Я хочу сказать, смогла она добиться… того, на что вы надеялись?

Он снова улыбнулся. Какая она умная, это женщина. Искусная собеседница. Не спрашивая о цифрах, даже не упоминая об объеме продаж, она старается не ранить его достоинство. То, как она сформулировала вопрос, позволяет считать успехом и продажу нескольких жалких сот экземпляров – если, конечно, надежды, которые он возлагал на книгу, были достаточно скромными. Подумать только, случайная встреча на остановке автобуса, а сколько такта, сколько доброты.

– Ну, с учетом всяких обстоятельств, продается она очень хорошо, – сказал он. – Сам не знаю, почему.

Женщина кивнула, уже подыскивая наиболее безопасный способ поддержания разговора.

– А кто ваш издатель?

– «Элизиум».

– «Элизиум»! – и снова ее уважение оказалось несомненно искренним. – Обязательно Джо расскажу, то-то он удивится! «Элизиум» издал совершенно чудесную книжку, мы так ей дорожим! Она перевернула всю нашу жизнь!

Тео улыбался и не мог остановиться. Если улыбка станет еще шире, у него, глядишь, голова отвалится.

– Хорошо, когда такое случается, – сказал он.

– Ой, это еще не все! – восторженно продолжала женщина. – Мы заказали ее в «Амазоне», подержанную. А когда развернули, открыли, смотрим – а там автограф! Представляете? Чернилами, от руки: «Джонас Лиффринг»!

– Поразительно, – сказал Тео. Как жаль, что транспортное управление Нью-Йорка не раскладывает по остановкам подушки. Он так невообразимо устал.

– Мы ее, наверное, раз сто перечитали, – сказала женщина.

– Как она называется?

– «Умножь свою песенку», – ответила женщина. – Она учит детей, совсем маленьких, математике. Нашим два с половиной и четыре. А они уже таблицу умножения знают! Просто чудо какое-то.

– Да уж, – отозвался Тео.

Двенадцатый автобус, наконец, подошел, женщина встала со скамейки. Тео тоже. Делая первый шаг к ярко светившейся двери, он все еще улыбался. А после упал. Упал, черт его побери.

Лишился чувств. Он, кажется, и постарался встать, однако не смог выпутаться из савана темноты, который обвил его и тянул куда-то вниз, в место, где время не имеет никакого значения, а века могут пролетать, как секунды. Целую вечность он пролежал там, точно в яме, смирившись с тем, что его ожидает еще одна вечность, а за ней и другая. Время от времени его навещали мертвецы, однако они не произносили ни слова, только смотрели. Каждому из них Тео говорил: «Простите». Он сказал это Марти Салати. Сказал человеку, облившемуся бензином и сгоревшему в Санта-Фе. Сказал мистеру Мухиббу из Мосулского музея. Безымянной девочке из Канзаса. Они, – похоже, удовлетворенные – уплывали куда-то, оставляя его лежать в темноте.

А затем, вдруг, – видеть он ничего еще не мог, – к нему вернулись чувства. Незримые руки несли его. Бестелесные голоса озабоченно бормотали. Он был спасен. Теплая ладонь погладила его по лицу, легонько пришлепнула.

– Оставайтесь с нами, оставайтесь с нами, – сказал ему на ухо женский голос.

Женщина держала его ладонь, Тео сжал пальцы.

– Вот и правильно, – сказала женщина. – Держитесь.

И когда вокруг них задрожали стены автомобиля, запела:

– Один умножишь на один – опять получится один…

  Эпилог: Аминь

Все это и много большее я видел и слышал, стоя у подножья креста Спасителя нашего. Я записал для вас лишь самую малость того, что понял тогда; понимание более дивное не дается перу моему. Ибо рука, сжимающая это перо, прикреплена к телу, которое болит и стенает.

В том-то и беда наша, братья и сестры: мы говорим о том, что несказанно. Мы норовим сохранить в грубой плоти нашей понимание, которого грубая плоть удержать не может, как не может обезумевший человек схватить луч луны и засунуть его в мошну свою. Мы пытаемся, выбиваясь из сил, поведать историю, которая поведет других людей к Иисусу, но Иисус – не история. Он есть конец всех историй.