Евангелие от Джимми

Я смотрю в невидимую точку на ковровой дорожке и мысленно возвращаюсь в Лурд, к минутам моего искупления. Личико Тьен, открывшиеся глаза, ручонка, вырывающая трубки капельниц, первые шаги по палате… Никто больше не верит в чудо, после того как Святой Престол объявил меня вне закона. Энтридж, который соглашался со мной, пока это было нужно для дела, быстренько рассеял мои иллюзии и толковал про какую-то психосоматическую параплегию, аннулированную коматозным состоянием. А уж осколок снаряда в ноге отца Доновея для них и вовсе теперь стал измышлением посредника, набивавшего цену. Единственное паранормальное явление, которое они готовы оставить в моем активе, — оживший клен, чудо курам на смех, чей недолгий век оборвала бензопила.

Когда мы ждали посадки, пресс-атташе предпринял последнюю попытку спасти свою пиар-кампанию, напомнив, что садовник из Центрального парка поклялся ему, что видел, как засохший клен дал почки.

— Садовник? — прошипел Энтридж. — И как вы себе это мыслите? Приведете садовника свидетелем в комиссию по канонизации? Опротестуете решение Ватикана? Начнете все сызнова, разживетесь новым досье и будете просить причисления к лику святых за исцеление дерева?

На том спор и закончился. Мое дело закрыто и сдано в архив. Я остался один, всеми покинутый, с бременем возложенной на меня миссии, о которой мои спутники даже не догадываются. Эту миссию доверил мне единственный человек, все еще уповающий на меня, но без их помощи мне ее не выполнить.

Я вздрагиваю, просыпаюсь. Надо же, не заметил, как уснул. Оборачиваюсь. Все кресла в горизонтальном положении, только надо мной горит свет. Гашу лампочку, смотрю на луну в иллюминаторе, силюсь уловить живое дыхание в мертвенно-бледном свете, разлитом по пустыне облаков. Скрипнуло кресло рядом. Запах Ким. Я вижу ее впотьмах, ненакрашенную, с распущенными волосами, помолодевшую и забавно трогательную в бежевой хлопчатобумажной пижаме с эмблемой «Америкен Эрлайн», бесполой униформе пассажиров бизнес-класса. Спрашиваю, зачем она пришла. Я и сам знаю ответ, но надо же что-то сказать, надо отвлечься от близости ее тела в ночном одеянии.

— Расскажешь мне? — чуть слышно выдыхает она.

В Ватикане, когда мы отправились на аудиенцию, она осталась в отеле, по просьбе епископа Гивенса — чтобы не дразнить гусей присутствием женщины. А вернувшись из Кастель-деи-Фьори мы только и успели, что собраться: Белый дом уже дал приказ о выводе войск.

Под шум двигателей и храп пресс-атташе я рассказываю ей про инвеституру кардинала Фабиани, про новый крест, который я несу втайне от всех; я открываю душу, как будто мы с ней в небе одни.

Ким слушает меня внимательно, то поторапливая нетерпеливыми «ну!», то пригорюнившись. Когда я заканчиваю рассказ, она берет меня за руку.

— Забудь этот вздор, Джимми. И помалкивай, умоляю тебя: ты рискуешь жизнью.

— Ну и что?

Она отворачивается, стиснув подлокотник кресла. Напряженный профиль, гневно сжатый рот, а грудь вздымает страх… мне становится ее жаль. Я не хочу, чтобы она изводила себя. Я и так измучил ее, прикидываясь равнодушным.

— Что ты мне посоветуешь, Ким?

— Я хочу тебя.

Я вздрагиваю. Она продолжает, и мне кажется, что я ослышался:

— Тебе не нужны мои советы: ты уже все решил. Ты уйдешь в монастырь и будешь жить затворником, пока не сочтешь, что созрел для роли «запасного маяка», но тебя никто не станет слушать, всем чихать на твою Плащаницу, пусть себе сгниет в инертном газе, на земле есть дела поважнее, а ты погибнешь или поломаешь себе жизнь ради горстки бактерий, но раз ты думаешь, что это для блага человечества, — давай действуй, мне нечем тебя удержать.

Она подается ко мне, прижимается, ищет мои губы. У меня не хватает духу отстраниться.

— Иди ко мне, Джимми, — шепчет она, целуя меня, — давай займемся любовью. Теперь все будет по-настоящему, я не стану тебя морочить, притворяться бревном…

— Ты вовсе не была бревном…

— Не ври. Давай устроим твой мальчишник, а потом я оставлю тебя Богу. Я хочу быть у тебя последней, хочу, чтобы ты узнал меня такой, какая я есть… Ласкай меня, возьми меня, простись с моим телом, с женским телом… Идем же.

Ким расстегивает мой ремень безопасности, подбородком указывает на туалеты.

— Иди, — говорю я. — Иди, Ким, я останусь здесь. Мы сделаем это на расстоянии.