Евангелие от Джимми

— Даю вам карт-бланш на переговоры с Сандерсеном. Я читал о нем кое-что: он не говорит напрямую, но я уверен, что ему удалось каким-то чудесным образом решить проблему продолжительности жизни клонов. Если он согласится продать нам Иисуса, это будет отличный бренд.

Нелкотт застегнул молнию на куртке, взглянул в зеркало, проверяя, как смотрится его циничная улыбочка, которую его заставил выработать советник по связям с общественностью, и тут же вновь стал самим собой — нетерпеливым, уязвимым, оптимистично настроенным. Голос его зазвенел, когда, обращаясь к невидимой аудитории поверх своего отражения, он произнес:

— Я ирландец по происхождению, Ирвин, и шуток в адрес Христа не люблю, но ведь если Богу было угодно позволить Себя клонировать на американской земле, это что-нибудь да значит?

Ирвин проглотил вертевшийся на языке ответ: будучи методистом, всю жизнь шарахавшимся от религии к науке и обратно, он не был уверен в непременнобожественном происхождении Иисуса из Назарета и еще меньше в том, что клон является точной копией донора клеточного ядра.

— Возьмете с собой Клейборна, для юридических тонкостей.

Ирвин кивнул, пожелал президенту хорошо провести уикенд и удалился в свой тесный, словно сейф, желтый кабинет, в котором с 2002 года держали его республиканцы, чтобы не потерять голоса научного сообщества, после того как ему вручили Нобелевскую премию за модификацию соматического ядра. Вот она, его жизнь: он был увенчан лаврами за те самые исследования, которые запретил своим коллегам, возглавив созданную по распоряжению Джорджа Буша-младшего антиклоновую комиссию.

Ирвин прилег на старый продавленный диванчик, служивший еще Бадди Купперману, и набрал телефон Мемориальной больницы. Дозвонившись до своего хирурга, он сказал ему, что в интересах государства операцию, назначенную на следующую неделю, придется отложить. Опухоль подождет.

Небо над Атлантикой было затянуто тучами, бушевал ветер, то и дело припускал дождь. Приглушенное урчание вертолета убаюкивало Ирвина, он покачивался в какой-то вязкой полудреме, и вслед за переполнявшими его радужными надеждами накатывали муки совести. Рядом с ним судья Клейборн изучал юридическую документацию о правах практикующего клонировщика в отношении созданных им клонов. В прошлом адвокат, прославившийся сотнями банкротств табачных, алкогольных и фаст-фудовских компаний по искам за причиненный ущерб, он ушел от неприятностей с налоговой полицией, получив кресло в Верховном суде через связи своего друга и коллеги Антонио Вальдеса, который затем, став Первым лицом, протащил его в советники Белого дома. Душа-человек и любитель гольфа — таким выглядел Уоллес Клейборн, но под этой обманчивой внешностью крылся стервятник, хотя масштаб его, пожалуй, переоценивали: медленное пищеварение укорачивало его дни, зато над его делами корпела целая команда классных юристов, он не пасовал ни перед чем и обладал бульдожьей хваткой. Ирвин людей такой породы на дух не выносил. Едва поднявшись в вертолет, Клейборн осведомился о его здоровье в своеобразной форме: спросил, готов ли он к операции, то есть заручился ли юридическими гарантиями того, что хирурга в случае неудачи посадят. Ирвин не ответил, и тогда он добавил, подмигнув, что сам потолкует об этом с его адвокатом.

Судья уткнулся в документы, а Ирвин еще долго ел себя поедом: такую неловкость он всегда испытывал, если перед кем-то приоткрывалась его частная жизнь. Он видел своего сына в последний раз три года назад в Париже, когда прилетел с профессором Макнилом на симпозиум, организованный Международным центром исследования Туринской плащаницы. Конференц-зал был обшарпанный, народу мало, представителей от правительств, кроме него, и вовсе не оказалось. Из Ватикана пришла телеграмма с извинениями и рекомендацией участникам не тревожить покой Христа, а немногие ученые, приехавшие, чтобы представить свои работы, так и не смогли этого сделать: пришлось очистить зал сразу после вступительной речи по причине анонимного сообщения о заложенной бомбе.

Все перебрались в кафе напротив. У Ирвина завязалась беседа с группой мужчин, по виду — наблюдателей от ООН, с разноцветными бейджами на пиджаках: «Плат Маноппелло», «Аржантейский хитон», «Кагорский убор», «Овьедский сударион». Это были исследователи других посмертных одеяний Иисуса, посматривавшие друг на друга с недоверием, досадой и затаенной ревностью: каждый считал свой кусок ткани самым важным, самым информативным и незаслуженно обойденным вниманием.