Иначе говоря, мне предлагается учитывать это в моих будущих речах, если я хочу поладить с талмудистами, среди которых, по словам Хода, все больше и больше таких, что хотели бы примирить Иешуа с иудеями. Для него, помимо роли миротворца — в рамки которой захотят меня загнать лобби нефтяных компаний, — на мне лежит великая миссия: освободить Вечного Жида. Человека, который, согласно легенде, отказался помочь Иисусу нести крест и за это обречен скитаться до скончания времен, не находя покоя, — и легенда эта, выходит, оправдывая невзгоды, выпавшие его народу, унесла прорву жизней. «Скитаться тебе до моего второго пришествия», — сказал ему Иешуа. Стало быть, теперь его клон должен наказание отменить, причем публично, и попросить прощения, чтобы тем самым подорвать основы антисемитизма.
— Доверься тем из нас, кто ждет твоего пришествия, — бормочет Ход по-древнееврейски, глядя влажными глазами из-под нимба курчавых волос.
Я отвечаю ему, что Иешуа как-то раз хотел подойти к одному раввину, который — он знал это — был возмущен его вызывающими речами. Раввин поднял руку, останавливая его, — и тогда Иешуа повернулся и ушел, решив, что его отринули, а ведь раввин всего-навсего просил его подождать, пока он закончит молиться.
— Но на этот раз ты не допустишь такого недоразумения, — потирает руки Ход, от души радуясь, что я шпарю наизусть его Талмуд… Еще бы, ведь я над ним засыпаю через две ночи на третью.
Но есть одна область, в которой ни гипноз, ни учение не идут мне впрок, — это цифры. Как ни старается Ход растолковать мне их тайный язык — я полный ноль. Сколько раз я складывал
Звонок — и раввина сменяет генерал Крейг, старый ковбой с бачками, и начинается новый урок: Мухаммад, шариат, джихад, он преподает мне все это глазами любви. Через законы Корана он говорит мне о своей жене: ее зовут Самира, она на тридцать лет младше его, ради нее он принял ислам, как другие делают подтяжки лица или рядятся под старость в рокеров. Воодушевленный новой верой, которая после пяти лет во главе контрразведки в Ираке служит ему, по ситуации, то искуплением, то афродизиаком, он открывает мне чудесные вещи, изъясняясь кристальным языком, исполненным терпимости и поэзии, и с ним, пожалуй, я чувствую себя лучше всего.
Я думал, что ислам враг христианству, — ну и ничего подобного. Пророк Мухаммад, которому архангел Гавриил продиктовал Коран, признает Иисуса в четвертой суре как «Мессию, сына Марйам, посланника Аллаха, и Его слово, которое Он бросил Марйам, и дух Его». И добавляет уж вовсе несусветное: «Веруйте же в Аллаха, и Его посланников и не говорите — три!» Он зовет его Сидна Аиса и возвещает его второе пришествие в благословенные времена, когда на земле воцарятся мир, справедливость и равенство. В общем, полная противоположность Страшному суду: если я — Сидна Аиса II, то Апокалипсис у нас позади.
Кавалер орденов за участие в дюжине войн, тертый калач, пришедший к Богу благодаря женщине, генерал Крейг говорит, что люди объединятся вокруг меня, чтобы Добро победило Зло. Его вера в меня крепче железобетона; он убежден, что мое слово окажется сильнее фанатиков, которые взрывают себя во имя Аллаха, потому что не удосужились как следует прочесть Коран.
Сначала я было решил, что это все американская пропаганда, но почитал книги и убедился. У суфиев каждый пророк, упоминаемый в Коране и в Библии, соответствует определенной духовной ступени —
— Я вообще не вижу, в чем проблема между нами и арабами, — радуется генерал Пентагона. — Иисус — наше связующее звено.
Не знаю, может, это действие виагры, но он искренен на все сто, смотрит на вещи с оптимизмом и от души считает себя хорошим мусульманином. Два раза в неделю он сворачивает урок пораньше и едет вечером к жене, в какой-то мотель в долине. Хоть я и поставил крест на Эмме, видеть влюбленного человека мне всегда грустно. Но эта грусть чем-то греет меня. Она — все, что сохранилось во мне от прежней жизни.