Евангелие от экстремиста

Наступил последний день. Я весь его просидел в избиркоме. На тот случай, если в последний день удумают-таки нашего кандидата снять. Слонялся, болтал с представителями штабов других кандидатов. Особенно долго говорили ни о чём с тремя толстыми молодыми людьми в белых костюмах. Молодые люди бодрились, всё истории мне всякие рассказывали. В коридоре столкнулся с Председателем избирательной комиссии. Довольно интеллигентный мужик, отставной военный, с которым мы проговорили около часа о разных умностях, после всего задал вопрос, на какое, собственно, место мы рассчитываем. Я ответил, что особо в облаках не летаем, но в победу верим. А во что нам ещё было верить? На что он мне ответил:

— Я, конечно, Роман Евгеньевич, желаю Вашему кандидату всяческих успехов, но, по моим данным, будет у него один процент и последнее место. Только это между нами. Крепитесь.

К вечеру обстановка уже накалилась до предела. Мы закрыли большую часть участков. Выборы, и впрямь, прошли на редкость честно и организованно. Но, по данным с участков от наших наблюдателей, мы ползли в самом конце. И ничего поделать с этим было нельзя. Меня просто начало трясти. Столько сил было отдано, столько сил, и неужели всё впустую? Ради одного процента?

Трое в белых пиджаках болтали ни о чём в холле. Снова подошли ко мне. Один, который пожирней, спросил:

— Роман, а почему вот Вы, вот лично Вы, нашего кандидата не любите? Чем он Вам не угодил? Ведь он же коммунист, ваш союзник. Левый. Из КПРФ.

— Мы таких, как ваш этот, коммунист…, мы таких коммунистов скоро в Волге топить будем. Всех до единого. Всю их фракцию. Организованно. — сложно сказать, что на меня нашло. Откуда столько ненависти. Хрен его знает, откуда. От верблюда.

— А за что? — робко вопросил толстый

— А за всё.

Жирные тела развернулись. Один только задержался и расстроенным голосом сообщил, что спрашивающий был, оказывается, сыном того самого «коммуниста». И очень обиделся. Страшно кружилась голова. Поплыли все эти долгие недели. Лица ребят. Плевать на кандидата. Его с нами не было. Это уже был практически миф. Не многие его живьем-то видели. Были и такие, кто и знать не знал, что он ещё и книги пишет. Пайка в Лефортово всяко раз в двести калорийней того, чем питались наши партийцы. Вряд ли там выдавали такую вот колбасу. Так что мы были достойны своего вождя. У нас слабых не было. Главное, думали мы, чтобы он оказался достоин нас. Таких вот. Как Фиш, как Соков, как Нос, как шахтинские. Кто они? Молодые патриоты своей страны? Безымянные солдаты партии? Чей подвиг во всей стране… Да, наверное во всей этой стране, за очень редким исключением, был на хер никому не нужен. Имя твоё неизвестно. Подвиг… Сколько их было, этих подвигов? Сколько километров в грязи по колено, в снегу, по льду. Сколько было драк. Реальных. Преследований ментов. Допросов. Мягких депортаций. Потому что жили там, где до нас не ступала не то, что нога нацбола — вообще ничья нога. Потому что несовершеннолетние. Болели все. Мёрзли, спали на полу или вообще не спали сутками. Высохший Елькин харкал кровью. У Голубовича были тени вместо глаз. У кого-то кожные разные хреновины. Струпья. Клопы, вонь от невозможности толком ни помыться, ни переодеться, ни пожрать. Кота съели. Всё на ходу. Всё ради победы. Где там этот кандидат, когда здесь и сейчас решается судьба партии? Было уже не до него. У каждого из нас была своя война. За друзей, которые тут, плечо в плечо. За "право имею"…

Я вспоминал Приднестровье. Игорь, воевавший там, рассказывал, что в какой-то момент всем становилось уже всё равно, ради чего именно. С чего всё началось. Ни про какие законы о языке, ни про какого Смирнова никто не помнил. Просто были те, кто рядом. В двух шагах. Товарищи, убитые румынами. И шли в бой за них, а не за какую-то иллюзорную справедливость. Наши партийцы вряд ли думали тогда о большой политике. Думали о тех, кто рядом. Близко. В голове моей посреди развалин всплыл новый слоган, ставший впоследствии одним из ключевых партийных лозунгов, наша "программа партии". Слоган несбывшихся надежд и желаний. Абсолютная Родина — не Россия. Быть может, это выше, гораздо выше:

"ПЫТАТЬ И ВЕШАТЬ. ВЕШАТЬ И ПЫТАТЬ".

Пошли первые цифры. Мы плелись в хвосте списка. Рядом в кресле, склонив лысину и обхватив обоими руками голову, сходил с ума от бессилия Тишин.

— Рома, это конец. Если бы у меня был пистолет, я бы застрелился.

На выборы было истрачено практически всё. Лимоновские гонорары, спонсорские, личные сбережения. Мы с Елькиным сами уговорили Толю рискнуть — можно было бы отложить — на несколько номеров газеты, на будущее. Но отступать было попросту некуда. На выборы было положено всё. Партийная касса опустела. Лимонов все ж человек менее азартный и более осторожный до денежных трат — хрен бы он раскошелился на наш экшен: мы же просадили всё до последнего рубля. Некоторым партийцам родственники высылали денег на обратную дорогу.