Евангелие от Фомы

Иешуа на мгновение сосредоточился в себе, а затем, обежав эти потные от нестерпимой духоты и возбужденные лица своими засиявшими глазами, точно уж не владея собой, заговорил еще более вдохновенно:

— Я есьмь хлеб жизни. Приходящий ко мне не будет алкать и жаждать никогда…

Опять все собрание зашумело, как озеро под внезапным ударом непогоды, сорвавшейся с обожженных утесов Гадаринской стороны. Ученики его были явно смущены: что он говорит? Понять ничего нельзя… Но он, подняв голос, покрыл шум синагоги:

— Истинно, истинно говорю вам: верующий в меня имеет жизнь вечную. Я есьмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли, хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес…

Все с криком повскакало с мест.

— Как он дерзает говорить так?! — с красными лицами и сумасшедшими глазами кричали люди. — Не плотников ли он сын из Назарета? Разве мы не знаем его, мать Мириам и братьев его Иакова, Иосию и Иуду… В Сихеме — вода, здесь — хлеб, голова кругом идет!.. Болтают глупцы: Мессия!.. Так Мессия из дома Давидова должен быть!.. И где чудеса, ежели он Мессия?.. Раньше за такие слова тут же на месте камнями побили бы… Нет, до чего это простонародье волю нынче взяло!..

Иешуа видел эту бестолковую ярость толпы, видел смущение своих учеников, видел, как веселый Исаак, только вчера прибежавший из Каны повидаться с ним, точно стыдясь, отводил от него глаза и — почувствовал себя бездонно одиноким. До этого момента он всегда чувствовал, что какой-то светлый поток несет его к неведомым берегам, и вот теперь это движение сразу остановилось: точно выкинули его волны на пустынный берег… Он увидел горячие золотые глаза Мириам, печально устремленные на него из толпы, и сердце его тепло отозвалось. И кто-то тронул его за руку. Отирая потное лицо, он обернулся — перед ним был маленький горбун. Удивительные глаза его сияли беспредельным восторгом.

— Иешуа, Иешуа… — говорил он, крепко впиваясь своими длинными белыми пальцами в руку своего двоюродного брата. — Откуда это у тебя?! Как ты узнал это?! Уйди, уйди от них — все равно, они не поймут…

Иешуа, с наслаждением подставляя озерному ветру разгоревшееся лицо, смотрел в эти поразительные, взволнованные глаза горбуна и снова, несомненно, узнал, что он не один. Душа его точно белыми крыльями заплескала, и злой гомон толпы ничуть не страшил его: именно это-то и пришел он победить!..

И он победит!..

Но в этот день некоторые из его учеников, приставшие к нему недавно, совсем отошли от него. Иегудиил — он снова вынырнул неизвестно откуда — ушел с собрания с перекошенным злобой лицом…

XXVIII

В звездной ночи шло черным, спящим озером несколько лодок. Гребцы старались не стучать веслами о борта и часто совсем бросали грести, и осторожно прислушивались. Все направлялись к обожженным утесам довольно пустынной Гадаринской украины. Изредка низкими голосами переговаривались и снова осторожно гребли…

Наконец, хрустя песком и галькой, первые лодки ткнулись носом в темный берег. Люди выбирались на землю и чутко прислушивались: по воде в ночи был чутко слышен глухой и мерный звук весел…

— Собираются… — потушенным голосом сказал Иона.

— Не к чему только было в такую даль забираться… — своим грубым голосом отозвался Иегудиил. — Теперь всю ночь проканителишься…

— Осторожность в таких делах первое дело… — возразил Иона.

Эта ночная сходка окрестных повстанцев в пустынных горах Гадаринских была делом Ионы. Иегудиил был совершенно прав: при слабости правительственного надзора в таких предосторожностях не было решительно никакой надобности. Но, если бы из повстанчества изъять эту тайну, эту красивую обстановку, эти страшные клятвы и прочее, то, кажется, для Ионы в нем исчезла бы главная прелесть и он, может быть, и совсем бы ушел из дела. А он был одним из главных коноводов: он умел зажигать народ. И потому Иегудиил, очень прозаический, озлобленный, мстительный, — мстить ему было за что — подчинился своему поэтическому брату, хотя и ворчал, потому что, действительно, беспокойства получалось очень много…

Одна за другой выплывали из звездной тьмы черные лодки и одна около другой ложились на отлогом берегу. Некоторые повстанцы пришли посуху. И они, большею частью, не одобряли в душе затей Ионы, но, подчинившись, находили в них известную прелесть. Собралось уже человек за пятьдесят, но толпа все росла понемногу. Слышались разговоры потушенными голосами. Изредка кто-нибудь громко, с аппетитом, зевал. Сзади, в горах, кричали шакалы. Вверху, среди звезд, попискивали летучие мыши и вели среди темных столетних деревьев свои волшебные хороводы светляки.