Евангелие от Ивана

— Да где же такое может случиться, если не в Советском Союзе! Сколько же надо выпить, чтобы крыша у тебя — туту — так съехала?! Надо же, — она снова стала материться через слово, — отец сбежал из морга, любовника закопали — все равно объявился! Какие мужики пошли бессмертные! Второй случай подряд — ох, не к добру все это. Или врачи у нас остались в стране только такие, что даже не могут отличить покойника от живого? И так мужиков настоящих нет, до пенсии не дотягивают, так их, выходит, еще живьем отправляют на тот свет?!

И завершила гневную тираду мыслью: «Ведь заплатила же коновалам, чтоб все тип-топ было, без брака, наверняка…»

— Сама догадалась или подсказали? — задал странный вопрос гость, стаскивая с себя камуфляж.

— С вами вообще чокнешься! Помоешься — ложись на диван. Устала, как собака. Да и сплю я ни с бывшими, ни с настоящими, а исключительно с будущими покойниками! Учти это, — предупреждение она почему-то произнесла с угрозой и закрыла дверь.

Ему было решительно плевать на ее угрозы: главное — он в Москве, а не в каком-то Лимитграде, стало быть, среди своих, а поэтому все образуется и наладится.

Глава одиннадцатая

Жизнь пошла хуже, чем всухомятку. Народ праздновал якобы свою победу и оттягивался, что называется, по полной. Пили везде, где вздумается, поскольку милиция стала как шелковая, побаивалась, стервоза, нетрезвого населения, которое, истосковавшись по пьяному разгулу во времена минерального секретаря, теперь пило буквально все, что пьется. И все это происходило без участия Степки Лапшина, у которого за алкашные подвиги даже кличка была — Стопка. В честь него даже магазины обещали под таким названием открыть и в Бутове, и в Теплом Стане…

«За что мне все дырки законопатили и наглухо законтрили, за что?» — терзался вопросом Степка Лапшин, подозревая свою жену и дочь Варвару в наведении на него порчи. Оставался под сильным подозрением и сосед Аэроплан Леонидович Около-Бричко — тот тоже мог сглазить запросто, от него, активиста трезвеннического движения, любой подлянки ожидать можно.

Разумеется, Степка не знал и знать не мог, что бывший Московский Лукавый сделал его как бы ходячим экспонатом по части претворения в жизнь лозунга партии и правительства о наиболее полном удовлетворении материальных и духовных потребностей трудящихся. Для этого запаял ему входные и выходные отверстия — только таким образом можно было достичь наиболее полного удовлетворения этих потребностей. Нет никаких дырок — нет и потребностей. По известной методе: нет человека — нет и проблем… Тут человек был, но ни есть, ни пить абсолютно не мог. Самое обидное — навели порчу в то время, когда вся страна гудела напропалую!

Из духовных потребностей он признавал только футбол. Мог иногда постучать и в домино. Однако эти духовные ценности Степка потреблял исключительно после поддачи, в раздельном виде ни материальные, ни духовные потребности его никогда не удовлетворяли.

Жена считала, что Бог его наказал, поскольку Степка, по ее мнению, давно выпил свою железнодорожную цистерну. И принялся дудлить из чужой. В гараже, когда вышел на работу, всё расспрашивали, как он после побега из морга расшнуровывал живот, как пытался опохмелиться с помощью спринцовки да еще снизу — и ржали, не веря по-прежнему ни единому его слову. Как и в том случае, когда он принес в гараж новость: у него объявился сосед, который железные кузова КамАЗам головой гнет!

Дело дошло до того, что он и на предложения сообразить на троих стал наотрез отказываться. Заполучить его в «тройку» было очень выгодно — платил наравне со всеми, но не пил ни капли. Впрочем, любил наливать собутыльникам вслепую, по булькам, но самым поразительным было другое — хмелел во время выпивки ничуть не меньше пьющих. По утрам даже голова стала болеть, и это не на шутку встревожило супругу, которая завидовала женам, у которых мужья страдали по утрам от головных болей. Теперь голова у него, как бы разламываясь на части, трещала и спасения от приступов странной болезни не было. «Наверняка в морге застудил», — решил он. Не давали похмельного эффекта даже водочные компрессы на лысину.

Теперь он отклонял бесчисленные предложения насчет «строить», и его стали принимать вначале за жмота, потом и за стукача, мол, гаражному начальству доносит, кто и с кем пьет. Надоели Степке косые взгляды бывших собутыльников, хоть увольняйся. И уволился бы, тем более что зарплата теперь не нужна была большая. Он ведь все равно ничего не пил и не ел. Одним «святым духом» питался да и то от телеящика, когда в нем Чумак какие-то пасы изображал. Садился Степка голой задницей поближе к экрану и подзаряжался. А однажды решил припасть, что называется, к источнику напрямую — отправился к останкинской телебашне. В кустах снял штаны, наклонился, прицелился на кончик телешприца. Пошла такая зарядка, что волосы в подмышках затрещали, ударило в нос паленой шерстью…