Евангелие от Ивана

— Вы полагаете, что все реформы в this country мы проводим ради перевода вашей экономики на рыночные рельсы президента Рельсина? — спросил занудным тоном однажды мистер у министра. — Мы похожи на идиотов? Ведь только идиоты собственными руками создают себе конкурентов. Да еще в стране с самыми богатыми на планете ресурсами. Вот вы — законченные идиоты, своими руками на Дальнем Востоке модернизировали самую многочисленную страну планеты. Нет, мы прагматики. Наши реформы имеют цель, это не для печати, устранить this country как конкурента. Навсегда устранить.

И какой же товар самый ходовой на этом рынке? Нефть, газ, металл, лес? Не-ет, — Даниэль Гринспен с брезгливой гримасой покачал головой. — Они практически уже наши, поскольку мы диктуем на них цены. А вы работайте, работайте — труд обезьяну сделал человеком. Так вот, чтоб вы знали: самый ходовой товар, самый востребованный нами — это ненависть лимитропов к своей стране. Почему? Если вы будете любить свою страну, то у вас останутся такие пережитки как честность, благородство, сочувствие к ближнему своему, жалость к отечеству и соотечественникам. В этом случае нечего рассчитывать на радикальные, безжалостные, стало быть, непопулярные реформы, а если отбросить всякие фиговые листки — на уничтожение собственными руками своего же государства. Патриот — это, как известно, негодяй. (Великий Дедка, оказавшийся случайным свидетелем этого разговора, от возмущения едва не вмешался в разговор: сколько же можно перевирать английского критика XVIII века Cемюэля Джонсона?! Ведь он сказал совсем противоположное: если у человека все потеряно, ничего за душой нет, но осталась любовь к родине, то, значит, есть еще надежда… Но подумал: «Этой паре хоть кол на голове теши — будут своять на своем!» И не вмешался.)

— Каждый предатель, казнокрад, безмозглый тупица-чиновник, всякий, у кого в жопе ревет революционное пламя, — продолжал поучать туземца мистер Гринспен, — уважаемый нами человек, либерал, демократ и реформатор. Он боец за свободу — от всякой морали, порядочности, честности, так называемой социальной справедливости и иных пережитков. Поэтому уж вы, плиз, не забывайте, какой мы смысл вкладываем в понятие необратимость назад реформ.

Эту ночь Аэроплан Леонидович просидел над запиской Госкомраскрада о приватизации. Что сразу понравилось, так это то, что частная собственность авторами объявлялась священной и неприкосновенной. Другие формы собственности — государственная, общественных организаций, коллективная, муниципальная — по причине своей бесхозности не относились к священным и неприкосновенным, и поэтому подлежали присвоению (выражаясь по министерски — приватизации) частными лицами. Это было прекрасно: как украл что-нибудь, тут же украденное становилось священным и неприкосновенным!

Второе, что понравилось — это приватизация не по закону, принятым Верхним Кабачком, а по наитию и понятиям великого игрока Чумейко-Чумайса. Верхний Кабачок большинством стульев проголосовал за именные приватизационные чеки, но великий игрок заменил их на безымянные чумаучеры.

Вообще Верхний Кабачок, назначенный еще до Вискулей, хотя с перепугу почти единогласно ратифицировал договор по расчленению страны, продолжал сильно досаждать бобдзедуновским соратникам и собутыльникам. Кабачок все больше считал себя хозяином страны, старался подмять под себя Рельсина. Поэтому министерство господина Около-Бричко подготовило проект президентской пайцзы под шифром 14 два нуля, в соответствии с которой Кабачок должен был обдемократиться и превратиться в Нижний Кабачок 450-ти министров, поскольку в Верхнем Кабачке должны заседать господа сенаторы из числа новоявленных президентов суверенных республик и владетельные князья краев и областей. В случае неподчинения здание Кабачка, кстати, подаренное Бобдзедуном в связи со своим переездом в Кремль, отключалось от электроэнергии, воды и всех видов связи, обносилось колючей проволокой. На крышах окружающих домов рассаживалось 38 снайперов из не такого уж и далекого государства. Если и они не помогали, тогда здание Белого Дома расстреливалось прямой наводкой из танков до тех пор, пока не становилось черным и пока в нем оставался хоть один антиреформатор или антидемократ. После победы восстановление здания предполагалось поручить туркам. Поскольку они по-русски все равно ни бельмеса не понимают.