Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

В ночь на 31 декабря мне приснился потрясающий сон: веселый праздник у меня дома, в гостях все мои однокурсники. Отец и Влад сидят рядом, дружески беседуя. Неужто я увидела явь, недалекое будущее? А почему бы и нет? Ведь люди-то не злодеи, и прощают ближних, особенно когда любят их. А тем более когда... а тем более... Тут я проснулась окончательно, оглядела убогое жилище. Тем более... но где же она, моя доченька? Если это будущее, почему там нет ее? В другой комнате? Но в снах, тем более вещих, «других комнат» не бывает! Где же она? Я с испугом приложила ладонь к животу. Она не двигалась! Но вот торкнулась! Я вспотела от счастья.

Что же этот сон означает? Приехал Влад и меня разыскивает? Может, уже вместе с папой? Одевшись, я вышла на улицу. Сразу я боялась звонить — не спугнуть бы. Позвоню-ка я Грине сначала — он-то скажет мне все.

— Точно! Вернулся Влад, — произнес Гриня. — А откуда ты знаешь? Как твои дела?

— Он... не спрашивал... тебя? — произнесла я.

Тот молчал.

— Да он... не в себе маленько, — произнес наконец Гриня. — Долго в госпитале лежал. Серьезная черепно-мозговая травма. Он и раньше-то был... А теперь... В общем, не хочешь портить настроение — пока не приезжай.

— Спасибо, — пробормотала я и повесила трубку.

С моим животом мне ходить уже было трудно. Выходя на улицу, я поскользнулась и проехала задом по ступенькам. Встала, чувствуя в пояснице глухую боль.

В квартире вдруг напала на меня жуткая сонливость. Ничего не объясняя, я легла и проспала весь день. И даже во сне, среди всяких дурацких снов-обрывков, я, помню, тряслась от страха, как бы снова не увидеть тот сон: прекрасный, а на самом деле — ужасный, в котором не было девочки моей!

Помню, Толик звал меня, глухо кричал (как мне казалось, издалека), что надо встречать Новый год. Я отмахивалась, что-то мыча... Не хотела я встречать этот год и, как в далеком детстве, сжималась испуганно под одеялом: может, если спрятаться, страшный Новый год тебя не найдет и ты останешься в старом, где все знакомо и привычно? Кажется, я спряталась. Ночью я проснулась от страшной боли — словно кто-то открыл внутри зонт со спицами и теперь резко выдергивает его. Я застонала. Капа нависла надо мной. Приехала? Согнувшись, она пощупала простыню подо мной. Я и сама уже чувствовала — мокрая!

— Мать честная! Семимесячного рожаешь! И воды уже отошли. Ну все, теперь только к тетке твоей — хочешь не хочешь. И надо же — первого января, когда бухие все! «Везучая» ты! — Приговаривая, Капа одевала меня.

Перебравшись через сугроб, мы поймали такси. Так же я ехала от вокзала к тете Мусе на такси с отцом. Но тогда было лето, я смотрела и радовалась: сколько людей! Сейчас разукрашенный, но абсолютно пустой Невский напоминал нарядного мертвеца.

Мы свернули на Литейный, на Чайковскую. Меньше всего я хотела бы видеть сейчас строгую тетю Мусю, которая сразу же позвонит папе... и опять я в тисках!

Мы вылезли у «Мусиного» роддома... Сейчас она начнет давить!

Впрочем, давить стала еще дежурная, властная женщина:

— Та-ак! Девчонка совсем! С мамочкой!

Мол, откуда у такой маленькой муж? Тут она угадала.

— Где же ты раньше была? — продолжала она воспитывать.

— Давай оформляй! — Капа протянула мой паспорт и медицинскую карту.

— Семь месяцев!.. Да еще и не наша! — Дежурная кинула паспорт.

Пришлось мне брать себя в руки.

— Здравствуйте! — вежливо произнесла я. — Я племянница Марии Петровны Кошелевой. Позвоните, пожалуйста, ей.

— Так раздевайся же скорей! — вскричала дежурная.

Она сунула мне целлофановый пакет. Я натянула длинную полотняную рубаху, с трудом обула на ноги белые бахилы, но не могла завязать на них лямки. Дежурная завязала их, уложила меня на каталку, стала звонить. Но никто, видимо, не брал трубку.

«Все-таки хоть в конце, а удалось мне воспользоваться блатом!» — взбадривала себя я.

Вместо одеяла меня «по блату» накрыли рваной простыней, и две мрачные санитарки повезли куда-то. Поставили в каком-то узком помещении со стеклянными стенами, состоящими как бы из сплошных форточек, и надолго бросили. Вот так блат! Время от времени, когда накатывала боль, я стонала, чтобы напомнить о себе. Появилась какая-то совсем молодая девушка (практикантка?) и, глянув на меня, прошла мимо!

— Я... тут, — напомнила я с улыбкой, но улыбка вышла жалкая и кривая.

Она мельком на меня глянула.

— Вам рано еще!

И действительно, словно по ее приказу, схватки утихли. Однако лежать тут было не очень — я дрожала от холода и, как ни странно, очень хотелось есть. Но никто не появлялся. Повезло мне — оказаться тут первого января. Что-то несчастья преследуют меня... или я сама их преследую?

Паузы становились все короче, а схватки все больней. Меня вкатили в комнату с высокими окнами, подошла еще молодая практикантка.

— Да упирайся! Упирайся ногами! — кричала она. — Тужься!

Но ноги мои в полотняных бахилах соскальзывали с барьерчика, все мои силы уходили на то, чтобы упереться, а о том, чтобы еще и тужиться, речи не шло.

Деловито и рассерженно вошла пожилая дежурная, но от ее появления я почувствовала себя как-то спокойней.