Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Какую-то, видно, власть Гриня, всего лишь уездный чиновник, над ними имел — наверное, был главным «мотором» всей этой акции, и все зависели от него. Один лишь Гришко имел достаточно силы и упрямства, чтобы сочувствовать мне, а не впиваться взглядом в Гриню, как все. Что Гриня сволочь и ради своей карьеры сделает все, я давно догадывалась, еще в те золотые времена, когда он был активным комсомольским работником и другом дома, а я — избалованной «губернаторской дочкой». Теперь ему плевать было на меня! Главное — международная акция, полеты за океан.

Чуть сбоку от комиссии сидел какой-то человек, от которого я не могла отвести глаз, то и дело поглядывала на него. Почему такое волнение, откуда я знаю его? И тут я заметила, что он глядит на Гриню с неприкрытой ненавистью. Так же, как и я, понимает все и, в отличие от меня, может дать волю своим чувствам. Но кто он? Почему смотрит на меня? Судя по нему, он прожил бурную жизнь, в которой я вряд ли могла участвовать. Почему же злой его взгляд так волнует меня? Седая клочковатая борода, на черепе, среди примятых кудрей, лысая «долина» — словно прижгли утюгом. За что же он так Гриню ненавидит? Местный, наверное? Почему же я не знаю его? Или знаю? Но еще больше волновал меня Гришко — единственный тут человек, который думал о девочке, а не только об «акции», и мог чем-то конкретным помочь! Гришко молча почесывал нос. Да, большой хирург — это еще и мощная фигура, много всего, помимо хирургии, приходится «продавливать» своим животом. При этом делать так, чтобы все были довольны.

— Вообще, по Блелоку — не худая операция, — проговорил он. — Ну, вы все Никифорова знаете!

В президиуме все задвигались, заулыбались: видно, Никифорова не только знали — любили. Напряжение растаяло. Молодец Гришко. Еще и хитер.

— Ну так Никифоров этот, — Гришко с улыбкой повернулся ко мне, — до сих пор с Блелоком живет. В свое время родители его побоялись сердце оперировать ему — так и живет. И ничего — известная личность!

Все заулыбались. Вот родители Никифорова почему-то забоялись — а я не боюсь? Но то был их сын, а тут — чужая девочка, которую я опять почему-то смертельно полюбила?! Мало тебе одной? Остановись! Послушай хотя бы внимательно, что Гришко говорит!

— ...известный анестезиолог, профессор! — сказал он.

Все одобрительно закивали. О родном и приятном легко говорить. Всех это устраивает — тем более вопрос о том, делать или не делать Никифорову опасную операцию, давно отпал — никакой уже ответственности, ни для кого! Можно поулыбаться.

— Правда, чуть напряжения — синеет! — улыбнулся Гришко, и все тоже заулыбались. Для профессора это, видимо, уже не трагедия, а так, штришок, за который, может, еще сильнее уважают его.

— Когда на операции стоит — синий весь! — почти радостно сообщил маленький лысый человечек, и все засмеялись. Просто какой-то праздник у них!

— Но правда, не знаю, — Гришко снова взял в свои руки штурвал. Улыбки погасли, все снова серьезны. — Не знаю, — он глянул на Ксюху в кроватке, которая снова стала икать, — как нашей красавице... пойдет ли синий цвет? Ей ведь женихов надо искать! — Все снова заулыбались, но он вернул всех снова к серьезности. — Ну и, конечно, о том, чтобы рожать, речи быть не может. Так что Блелок — это полжизни, а не... целая жизнь.

Я встала вдруг почему-то, поймав удивленные взгляды на себе, снова уселась. Откуда в тебе такая страсть? Жизнь наполовину нормальная — это мало, что ли, для больной девочки, у которой до этого вообще шансов не было до года дожить? Мало тебе? Упорство твое... уже одну жизнь погубило! Остановись. Все молчали, кажется, собираясь уже вставать. Я так и не поняла — оставляют Ксюху или увозят? «Подвесят», видно, вопрос, а потом забудут. С облегчением разъедутся: позаседали — и хорошо. Никакой ответственности не взяли на себя. Оно и спокойней. Мне, что ли, ответственность брать?

— Впрочем, синева его не помешала Никифорову родить трех здоровых детей! — сказал лысый и кругленький. — Тоже уже врачи!

Все засмеялись и стали вставать. Мол, нет так нет.

— Ну, нам, мужчинам, это легче, чем женщинам, — сказал Гришко.

И все, посмеиваясь, пошли.

— Ну, так вы берете девочку или нет? — вдруг услышала я свой дрожащий голос.

Многие уже с облегчением шли к дверям, разминая в пальцах папиросы. Гришко, задумчиво постояв, вернулся, и все вернулись за ним, со вздохами сели.

— Ну так что... берем? — спросил Гришко.

— Ну, берем, наверное, — неуверенно произнес кругленький. — Раз тут...

Все снова уставились на меня. Что — тут?!

— ...раз тут не возражают, — закончил он.

И тут седой, клочковатый, дергающийся тиком, на которого я глядела со все возрастающим страхом, чуть все не испортил!

— А с-скажите! — дергаясь и заикаясь, произнес он, и по голосу я его сразу узнала. — Вы специально отбираете пациентов среди сирот, чтобы нести меньшую ответственность?!

Влад! Его голос! И характер его, только стал уже совсем дерганым! Что же случилось с ним?.. Впрочем, начало ты знаешь. А конец... вот он, перед тобой.