Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Я открыла дверь. Михалыч как раз занес свою ножищу для нового удара. Я посмотрела на него и увидела, что, к счастью (счастье, оказывается, бывает и в этом мире, хотя и относительное), гнев его направлен не персонально на меня, а на всех сразу...

— Все наверх! — рявкнул капитан.

Это означало, видимо, приглашение к завтраку на террасе.

— А что случилось? — сладко зевая и потягиваясь, спросила я.

— Товар с...или! — сжато сообщил он.

«Как это могло быть? — удивилась я про себя. — Ведь, как сказано у поэта: «Кто сгорел, того не подожжешь»?»

Он уже был у соседней двери, где почивал наш куратор от органов Станислав Николаевич. Михалыч сначала сгоряча тоже размахнулся ножищей, но потом нога его почтительно замедлилась... но и почтительно костяшками он не стал уже стучать (не те времена — избавились от сатрапов), а забарабанил кулаком.

Я вернулась к Мите, привалилась к нему. Митя открыл глаза.

— Налет? — Он улыбнулся.

— Да так, пионерский слет! — успокоила я его.

— А мне такой сон снился! — Он покачал восхищенно головой.

— Снег?.. Пирамиды? — воскликнула я.

— А откуда ты знаешь? — изумился он.

«Как в счастливом сне, в котором мы наконец-то были вместе», — как сказано у классика.

Митя ускакал в ванную, потом появился оттуда голый, держа в двух пальцах вчерашнюю «посмертную маску», кем-то из наших друзей второпях слепленную из скотча.

— Может, надеть ее к завтраку? Порадовать скульптора? А то человек старался, и все коту под хвост?

— Есть через нее неудобно. Давай! — поторопила я его.

— Понятно. Большой спортивный день! — Митя исчез в ванной.

Да, второй наш египетский завтрак не отличался той томностью и неторопливостью, как первый. Неудобно чавкать и глотать, когда, возможно, происходит трагедия.

Кое-кто робко клевал с тарелок, воровато подносил ко рту вилку с сосиской, но под тяжелым взглядом Михалыча рука тяжелела.

Официант вкатил тележку, но не решался, чувствуя накал, предложить нам чай или кофе, лишь иронически издалека поглядывал: «Ох уж эти русские — всюду они устроят партком, даже в этом раю».

Кроме воды и зелени, здесь еще были райские птички в огромном вольере, которых я раньше не заметила, сидя ближе к краю... Чудные, веселые райские птички! Но рай, увы, не для нас!

— Короче, прорезался наконец Агапыч, вчера полный день бухал! Короче, нету товара! Налетели, увезли! — сообщил Михалыч.

— Кто же, интересно? — спросил, но уже как бы чисто познавательно, мудрый Цыпин, старый мастер всяческих международных налетов, теперь уже, как я надеюсь, не практикующий.

— Да какие-то вояки местные, — прохрипел Михалыч. — Хрен их разберет! Агапыч до сих пор лыка не вяжет! В каких-то бордовых беретах, что ль!

Цыпа лукаво и весело показал глазами за ограду, за улицу, где как раз у себя на плацу эти самые бордовые и маршировали... но зачем это Михалычу? Что это теперь изменит? Одно лишнее расстройство! Куда нам против беретов?

— Да, этот «гроб тети Мары» такой шустрый оказался... — легкомысленно пошутил Апоп.

Михалыч гневно повернулся к нему:

— Ты бы лучше не хрюкал! С тебя же все снимем — с кого же еще? Этот, — он кивнул на Гуню, — научную крышу нам делал. Этот, — на Митю, — современную прогрессивную общественность нам давал (сказано не без доли уважения), эта, — кивок на Сиротку, — официально все оформляла, этот... — Он повернулся к СН и, напоровшись на его стальной взгляд, осекся.

Михалыч снова оделся как раньше: строгий, изнуряющий партийный костюм, жилетка и даже галстук. Этим душным нарядом он как бы истязал себя и корил: вот расслабился на сутки, бермуды натянул — и потерял полностью контроль!

Я могла бы ему сказать, что контроль он потерял несколько раньше, еще до бермудов, но зачем расстраивать хорошего хлопца?

«Он хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», — а земля-то в Гренаде давно, оказывается, была уже у крестьян!

Это бывает. «Бермуди», — как вполне самокритично называл свой вчерашний наряд наш вождь.

Однако держался он неплохо и, несмотря на удары, уверенно вел партком. Снова тяжелым своим телом повернулся к Апопу:

— Эти-то все так! — Он махнул на нас ручищей. — А дело кто обещал? Не ты ли, случайно? Не ты ли мазу держал, что, пока тут весь этот кипеш идет, местные воры по настоящей цене товар возьмут? Не ты говорил, что в международную их камарилью входишь? Ты — нет? — Он ввинчивал свои буравчики в Апопа.

Вот мы и воровская малина.

— Ты не глянулся местным ворам! Они сказали, что ты не вор! — отчеканил Апоп.

Все потрясенно молчали. Еще бы — такое, и сразу! Одно за одним! Буквально в одну минуту мы узнали, что все мы, оказывается, крупные международные воры, участвующие в крупном международном деле, и в ту же секунду буквально, что никакие мы не воры! Такие вот «ебипетские горки»! Михалыч буквально задыхался. Я уже просто боялась за него. Уж что-что, а уж профессия его, казалось бы, вне подозрений, чиста и понятна, и что же — последнее рушится?

— А кем же я им показался? — скривившись в улыбке, больше похожей на инсульт, вымолвил Михалыч.

— Фраером! — отчеканил Апоп.