Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

В камере было пусто. Неясный свет, падающий сюда через две наклонные шахты, видимо замусоренные, выхватывал из тьмы лишь глыбу высокого саркофага. И вдруг пустота в камере стала казаться обитаемой. Вздрогнув, я подошла к саркофагу... в нем, «утонув», лежал Митя... но он ли это был?

Я быстро схватила его за лицо — и рука соскользнула. Вместо лица у него была плоская, приплюснутая и тускло поблескивающая маска. Что с ним произошло? Под полупрозрачной пленкой, покрывающей и стягивающей его лицо, были открытые глаза — они смотрели в мою сторону, но не на меня, а куда-то дальше. Куда?

Я выдернула из своего «хвоста» пластмассовую шпильку...

«Жрецы, сойдясь над ним, мгновенно лишали его дыхания».

Отломав один рог, я пыталась другим рогом шпильки то проткнуть, то процарапать скотч напротив его расплюснутых, побелевших губ. Кто-то обмотал его лицо скотчем! Поверхность скотча оказалась мылистой, шпилька соскальзывала. Но мылистость постепенно соскребалась, я терла и терла, и наконец шпилька провалилась, и я выдернула ее. Уже поздно? И вдруг ошметки вокруг дырки втянулись внутрь... потом, выскочив наружу, затрепетали, как флаги!

Ура-а!

Когда мы с Митей наконец выбрались на солнце, все уже были там!

— Куда же вы пропали? — капризно воскликнула Сиротка.

О, как, оказывается, сладок воздух даже в раскаленной пустыне! Наконец-то все участники экскурсии выбрались из пирамиды и стояли, жадно вдыхая, особенно жадно — что можно было понять — вдыхал Митя.

Тут как раз подрулил наш автобус, и мы, как к спасению, кинулись к нему.

— Гони! — воскликнул Апоп.

Уже зная жажду жизни, охватывающую всех после этой гигантской могилы (где, как я теперь поняла, не один, а много людей встречались со смертью-инициацией), — зная эту жажду жизни, наш гид, юный циник, помчал нас на узкие, переливающиеся манящими огоньками торговые улочки.

Уже темнело. Мы врывались в эти крохотные лавчонки, хватали шубы (подзамерзли маленько!), ковры, кувшины и блюда, набивали огромные клетчатые сумки, купленные тут же и раздувшиеся прямо на глазах. Потом просто обматывали свертки скотчем, когда они уже не лезли в баулы, и все это пихали в автобус. Скотч необходим для упаковки товара... Но кто-то не пожалел его и для другого дела... Но кто? Митя не видел.

Затем наш юный циник привез нас в ювелирный магазин к своим более зрелым друзьям, где каждый из нас заказал и быстро получил по овальному «картушу» на цепочке — с именем каждого, написанным по-древнеегипетски и обведенным «спасительным» овалом. Тут же, абсолютно не таясь, наш юный предводитель взял у хозяина магазина комиссионные и сунул небрежно в свой ранец — мог бы при таких заработках справить себе ранец и получше!.. Но, видимо, большая семья!

Потом мы оказались в салоне духов, где стены состояли из маленьких разноцветных, насквозь просвеченных ампул и флакончиков, и развязный приказчик (судя по всему, закончивший наш вуз) страстно нас обольщал.

— А вот это эссенция, — он поднял маленькую ампулу, — называется «Тайна пустыни»... и если вы внесете лишь каплю вот сюда, — он коснулся стеклянным кончиком ложбинки меж грудок Сиротки, — то, — он вдруг заорал, — ваш мужчина всю ночь будет работать без остановки, как конь!

Мы с Митей вышли на улицу, и тут, расхаживая по тротуару, он мне все рассказал. Уходил из пирамиды по Большой галерее вместе со всеми и вдруг заметил, что Цыпы нет! Не стало ли ему плохо в Камере царей? Хотелось скорей выйти из пирамиды, но заставил себя вернуться: все же старший друг, учитель! На этом «светлом порыве» вернулся обратно и, пролезая под плитой в камеру, был схвачен, не увидел кем, и замотан скотчем. Очнулся — и увидел меня!

Мы еще погуляли с ним по этой тесной торговой улице в дрожащем свете рекламных трубок. На одной витрине стояли большие пластиковые сумки и лежали мотки скотча.

— Во! На широкую ногу поставлено! — Митя захохотал.

По улице, как шум проливного дождя, вдруг стал надвигаться клекот множества копыт: начался исход гужевого транспорта, весь день до темноты катали тут «гостей пирамид», — и вдруг, как по команде, все отхлынули от надвигающейся тьмы в город. Разукрашенные повозки, лошади с кистями и помпонами, всадники с пристегнутыми по бокам еще несколькими конями под седлом — все это катилось с дробным стуком, как обвал. Верблюды, уходя своими гордыми головами во тьму, выше освещенного витринами пространства, тоже бежали, забыв о своей величественной неторопливости: домой, с работы — не то что на работу!

Вал этот прокатился, стало тихо.

И наконец, полностью уже обессиленные (самый длинный в жизни день!), мы вскарабкались, с трудом поднимая ноги, в наш автобус.

— Ваня, карашо? — спрашивал у каждого наш юный гид.

— Карашо!

И наш Ганимед нас покинул. Тучный и малоподвижный наш водитель, выбравшись из центра, где народ еще клубился, погнал наш рыдван легко и стремительно. Потом, оглянувшись, погасил в салоне свет, и мы оказались рядом с Митей, не видя никого и не видимые никому. Только глаза наши блестели.

— Во! Окосела даже! — шепнула я.

Глаза мои от усталости начинали косить.